Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

Интересно, когда Толману удалось застать смех Лавкрафта, ведь в 1934 г. сам Говард заявлял, что за последние двадцать лет громко смеялся всего лишь один раз[1201].

Члены Клуба «Калем» начали встречаться каждую неделю по четвергам, хотя потом перенесли собрание на среду, потому что у Лонга были поздние занятия в университете. Как раз после одного из таких вечеров Лавкрафт принялся усердно, пусть и бессистемно, исследовать старинные места Нью-Йорка. В четверг 21 августа «банда» собиралась у Кирка на 106-й улице. Они засиделись до 1:30 ночи и затем пошли пешком по Бродвею, расходясь кто к подземным, кто к надземным линиям метро, чтобы разъехаться по домам. В итоге остались только Кирк и Лавкрафт: они двинулись дальше по Восьмой авеню через Челси к Гринвич-Виллидж, рассматривая колониальные строения или то, что от них еще оставалось, на Гроув-Корт, Пэтчин и Миллиган-плейс, Минетта-лейн и других улицах. Вскоре настали «зловещие часы перед рассветом, когда пробуждающийся мир населяют только кошки, преступники, астрономы и любители старины!»[1202]. Кирк и Лавкрафт пошли дальше по «колониальным просторам» Варик-стрит и Чарлтон-стрит (сейчас от них мало что сохранилось) к Ратуше Нью-Йорка. За свою прогулку они преодолели не менее семи-восьми миль. И наконец разошлись около 8 утра, Лавкрафт вернулся домой к 9 часам. (Вот вам и трогательное желание возвращаться пораньше, чтобы лечь спать вместе с Соней. Ранее после одной из подобных ночных экскурсий с Кляйнером и Лидсом он пришел домой в 5 утра, и, «успешно избежав традиционных супружеских нападок с утюгами и скалками, отдался Гипносу, повелителю снов»[1203]. Полагаю, о нападках он высказывался не буквально, а просто для красного словца.)

На следующий вечер Лавкрафт с Соней отправились в театр на спектакль «Крылья даны всем детям человеческим» по пьесе Юджина О’Нила, а вот все последующие недели Лавкрафт снова посвятил «банде», тем более что 26 августа Соня сильно вывихнула лодыжку и несколько дней не выходила из дома. Затем, 29-го числа, Лавкрафт в одиночку исследовал старинные колониальные места Нижнего Манхэттена, которые до сих пор сохранились, в том числе на улицах Гроув, Коммерс и Барроу. В воскресенье 1 сентября он сел на паром и отправился в Стейтен-Айленд, самую дальнюю и наименее населенную часть города, где сонные райончики напомнили ему о доме: «Сент-Джордж – что-то вроде Этлборо, а Стэплтон похож на Ист-Гринвич»[1204]. Интересно, проводил ли Лавкрафт эти аналогии только ради Лиллиан? Позже в тот же день он снова сел на паром до г. Перт-Амбой, штат Нью-Джерси, где, неожиданно для него, оказалось много колониальных домов и царила атмосфера Новой Англии. (Сейчас это уже не так.) Через несколько дней он встретил Эдварда Лазара, друга Лавмэна из Кливленда, с которым виделся в 1922 г. Лавкрафт думал, что тот станет «подходящим дополнением к нашему избранному кругу “Мальчиков”[1205], но после этого Лазар больше не упоминается. Сам Лавмэн прибыл 10 сентября. Сначала он хотел остановиться в меблированных комнатах в Бруклине на Коламбия-Хайтс, 110, где жил Харт Крейн (приехавший в город в марте 1923 г.), однако в итоге поселился поблизости, на Коламбия-Хайтс, 78.

12 сентября Лавкрафт отправился исследовать Нижний Ист-Сайд и обнаружил там большое количество ортодоксальных евреев:

«Здесь живут самые разные евреи, абсолютно не освоившиеся в нашем обществе, – со старомодными бородами, кипами и другими традиционными элементами одежды, из-за которых они выглядят очень колоритно и не так неприятно, как резкие, напористые евреи, занимающиеся бритьем и торговлей американской одеждой. В этом районе книги на иврите продают с тележек, а раввины ковыляют в высоких шляпах и сюртуках – наверное, большинство евреев-торговцев родом из какой-то другой колонии, где кровь их не так уж чиста»[1206].

Независимо от правомерности такого вывода, стоит обратить внимание на позицию Лавкрафта: его реакция оказалась гораздо более благожелательной, чем стоило ожидать, вероятно потому, что в глубине души он одобряет действия группы людей, следующих «древним» традициям. Презрение ортодоксальных евреев к современности нашло отклик в сердце Лавкрафта, сдержавшего привычный гнев, который он обычно испытывал при виде «иностранцев», отказывающихся вести себя «по-американски».