Лавра

Золотой отсвет, похожий на диск восходящего солнца, медленно вставал предо мною. Достигнув гребня, я застыла, пораженная невиданным и невозможным: из-за горизонта, как из-за дальнего края поля, поднимались пять золотых куполов: один и четыре, по всем четырем сторонам. Они висели, не касаясь земли, будто сами собой взошли над кукурузным полем, поросшим желтым подсыхающим будыльем. Не помня себя, словно выступая навстречу, я пошла вперед, раздвигая стебли, и с каждым моим шагом купола вставали все выше и выше. Голубые купольные барабаны показались из-за горизонта, и, в несколько шагов добежав до проторенной тропки - просвета среди высоких стеблей, - я увидела собор, разительно похожий на наш Никольский: голубовато-белые стены, купола, крытые золотом, колокольня, вставшая на отлете, - всё дрожало в жарком предвечернем мареве, как мираж посреди пустыни. Я мотнула головой, отгоняя, и, убеждаясь в том, что этот собор - наяву, вдруг поняла, к чему, пробираясь по исхоженным дорогам, стремятся убогие паломники. От этой пустынной станции, увенчанной вокзальной будкой, все дороги вели к куполам. На каком-то повороте - каждому, по его глазам, - они открывались, висящие над полями, очерченными ровными каемками лесополос.

Когда я вернулась, водитель уже справился. Ни слова не говоря, я протиснулась на заднее сиденье и закрыла глаза. Золотой отсвет дрожал в моем сердце, когда машина, покружив по деревенским улицам, выехала на главную площадь. Над ней нависала высокая, глухая стена. За стеной, в зелени деревьев, угадывались очертания собора, вблизи не так уж похожего на Никольский. Прямо перед стеной, на низком, словно вбитом в землю постаменте, стояла статуя Ленина, с ног до головы выкрашенного могильной серебрянкой. Вокруг постамента разбили подобие клумбы, утыканной редкими, иссохшими на солнце цветами. Ленинская фигурка была непропорционально коренастой, и это несоответствие пропорций - высокого, стройного собора и коренастого памятника - отдавало умышлением. Коротко я взглянула на мужа и поймала его восхищенный взгляд: "Прямо духовный ликбез какой-то, хоть атеистов води!" - он протянул и оглянулся на водителя. Водитель не понял. Его глаза, глядевшие ежедневно, не замечали очевидного. Зацепившись за атеистов, он указал рукой на высокие стенные ворота, за которыми открывалась выложенная булыжником дорога. Огороженная высокими стенами, она довольно круто шла вверх, и в конце, хорошо видные с площади, открывались другие ворота, проделанные в толще внутренней стены. "В хрущевские времена, - он плюнул в раскрытое окошко, - атеисты повадились: закрыть да закрыть лавру. Народ прослышал, стали противиться, тут народ аховый, что ни двор - обрез чи берданка, приберегли, с бендеровских, - вышли, пошли к воротам, н-е-ет, не подумайте, без оружия, там, - он махнул рукой на дорогу, зажатую между высоких стен, - встали, много людей, со всей... Так эти машины подогнали - асиза... в общем, говновозки, - он сказал, стесняясь, - полные, со шлангами, толстые кишки..." Водитель замолчал, словно смотрел в свое прошлое. "И что?" - я спросила, не веря догадке. "Ну, что... мы полегли вповалку, там, на каменьях, эти включили, всех - сверху донизу, вот вони-то!" - "А дальше?" - "Ничего, никто не встал, так и уехали. Отстояли, значит, лавру. Больше не сунулись. В общем, - безо всякого перехода он заговорил о насущном, - вы, - повернувшись к Иосифу, - в гостиницу к нам пожалуйте, а вам, батюшка, поелику вы с матушкой, в монастыре нельзя, завезу вас по адресу, вот, у меня указано". Муж покосился на меня недовольно. "Отвезите меня, пусть они оба - вместе", - я поглядела нерешительно. "Не приказано. Владыка благословил, как в телеграмме: оба двое и один". Он полез в карман и, развернув листок, внимательно перечитал написанное, словно желал удостовериться, что нас, действительно, двое.

Дом, куда нас доставили, походил на обычный - украинский: беленые стены, широкая приступка под окнами и крашенные синькой распахнутые ставни. Хозяйка была предупреждена. Гостеприимно выйдя навстречу, она поздоровалась, пряча руки, и повела нас за собой - в залу. Взглянув на бугорок, выросший под ее фартуком, я вспомнила Иосифову муфточку.

В просторной зале не жили. Салфетки, украшающие поверхности, лежали в крахмальной неподвижности. По полу стлались ковровые дорожки, похожие на заново проторенные тропы. Искусственные цветы, воткнутые в разнокалиберные вазочки, топорщились тут и там. Оглянувшись, я приметила слонов, выстроенных строго по ранжиру, и мгновенно успокоилась. Дорожные впечатления оставили меня.