Лавра

Лаврские монашеские службы - не чета городским. К ранней, начинавшейся часов в семь, мы никогда не поспевали. За нею следовала дневная - в десять, а позже - вечерняя, начинавшаяся как обычно - в шесть. Август месяц в Почаеве особенный. На Успение, лаврский престольный праздник, со всех концов стекаются богомольцы. Малую толику их шествия мы видели воочию - на дороге. Некоторые, наложив на себя послушание, шли месяцами в надежде, испив из источника Богородицы, обрести исцеление от всяческих хворей, душевных и телесных. Говорили, что каждый год один, а то и несколько исцеленных оставляли в лавре свои костыли. Об этом мне сказала хозяйка, якобы видевшая своими глазами. Мне эти истории про исцеленных живо напомнили недавние страницы школьных учебников, где толстые католические попы дурили народ подставными примерами чудесных прозрений. Не то чтобы я учебникам верила, однако, - впрочем, наверное, не без их влияния, - отнеслась скептически. Другое дело, сами лаврские службы. Никакой городской собор не слышал такого пения. Спевшиеся монашеские хоры, предпочитающие унисонное пение многоголосному, производили на меня магическое впечатление. Забыв о времени, я выстаивала долгими часами, и душа моя, парившая в знаменном распеве, улетала в такие дали, в которые - по самой своей многоголосной изысканности - никогда не возносит городской смешанный хор. Широкие женские голоса не взлетают выше купола. Отдавшись в купольном барабане, они возвращаются на землю, полные земных надежд.

Монашеский хор вступал тихо, словно на цыпочках. Истовые лица, от которых мне, стоявшей неподалеку, трудно было отвести глаза, полнились отрешенной решимостью. Слившиеся в одно, они медленно поднимались по ступеням, все выше и выше, с каждым "Тебе, Господи...". Эти ступени были видимыми и земными постижимыми. Черные фигуры, превращенные в звуки, шли смиренно и торжественно, не торопясь, но и не мешкая. Стоя изо дня в день, я ждала момента, когда голоса, стоявшие строгими рядами, приблизятся к краю, за которым, скрытые жухлыми земными стволами, чаются небесные купола. Встав за спинами монахов, я поднималась по их ступеням, угадывая, всем перехваченным горлом, близкий край высокого гребня, за которым открывалось необозримое пространство - сразу же за последним земным шагом. На этом краю голоса собирались вместе, становились единой душой и, перехватывая дыхание от горла к горлу, делали последний шаг в пропасть. По вере объединяющей, их единая душа шла и шла над пропастью, и золотой отсвет, дрожавший у горизонта, касался ее первыми, возгорающими лучами. Под золотым отсветом я помнила о владыке Никодиме и чувствовала глухое отчуждение: видевший золото мог не страшиться смерти.

В этот миг, в котором, казалось, соединялись все души предстоящих, в соборе начиналось невообразимое. Не выдерживая напряжения, женщины рыдали, некоторые падали в обморок. Их выносили быстро и деловито, и над толпой, смыкающейся над опустевшими местами, поднимался жестокий и бессмысленный вой. Словно дикие звери, раненые и загнанные, мужскими, безобразными голосами кричали бесноватые. Услышав в первый раз, я ужаснулась. Этот вой был таким немыслимым, что крик женщины, когда-то упавшей нам под ноги, казался его слабым подобием - приближением. Заметив мой ужас, муж сказал, что эти крики к лучшему. Особое душевное напряжение, в котором пребывают участники монастырских богослужений, понуждает бесов проявиться. Само по себе это становится первым шагом к исцелению. Бесы рвутся наружу, заявляя о себе невыносимым воем. Многих, пораженных этим недугом, специально свозят сюда из дальних мест.

Бесноватых выводили, чтобы позже передать с рук на руки особым, умеющим отчитывать, монахам, и служба шла дальше, но теперь как будто в обратном направлении, когда, отлетая от далекого света, душа нащупывает крутой, оставленный телом, склон. Медленными шагами хор двигался вниз по ступеням, не торопясь и не медля - созвучно утихающему знаменному распеву.

Вечерами, гуляя по городку, больше похожему на деревню, мы удивлялись тому, что лаврская жизнь, которая, казалось бы, должна составлять самое средоточье их городской жизни, никогда не выплескивалась за стены лавры. На улицах не встречалось ни слепцов, ни увечных. Все пришедшие издалека непостижимым образом селились так, что оставались невидимыми. Лаврская гостиница, куда муж регулярно ходил навестить Иосифа, кажется, паломников не принимала. По крайней мере, муж не встречал увечных и там. Поразмыслив, мы решили, что в эти жаркие августовские дни пришедшие уходят подальше в окрестные поля, где и ночуют под открытым небом, смиренно дожидаясь праздника Успения. По улицам городка ходили обыкновенные деревенские бабы. Те, что уезжали на автобусах в дальние деревни, тащили авоськи с мягким сероватым хлебом - кормить детей и коров. Ближе к вечеру, опускавшемуся по-южному рано, на главную улицу выходили стайки местных девушек, все как одна одетых в черные сапоги-чулки. Чудовищная жара, стоявшая тем августом, не мешала их решимости выглядеть модно.