Лавра

Зашив и напившись чаю, я вышла в коридор и, оглядевшись, неожиданно осознала, что поездка, в сущности, закончилась, я подумала, бесславно. Короткими вспышками побежали картинки монастырских будней и праздников: ни к тем, ни к другим я так и не сумела приноровиться. Неотвязно и стремительно, как, говорят, бывает перед смертью, они сменяли друг друга, представая во всей полноте. От самой хрущевской говновозки до невинного скитского сумасшедшего они толпились, прижимаясь друг к другу, не позволяя вольно вздохнуть. Под стук колес я силилась отделить значащее, и этим значащим становился сам факт моего венчания, слаженного по договоренности. Снова и снова говорил со мною отец Иаков, склоняясь к городским доводам, но я, стоявшая посреди пыльной площади, уговаривала его не соглашаться. Теперь, когда я знала, чем закончится договоренное венчание, я больше не была уверена в своей, замешенной на оскорблении, правоте. "Женщина спасается деторождением, это - должно быть правдой". Косясь на задвинутую купейную дверь, я думала о том, что, если Господь пожелает спасти меня, для этого достаточно - один-единственный раз. С тоской я размышляла о том, что надо будет поговорить с мужем, но на память приходил нелепый вопрос, предложенный на исповеди. Я думала, ко мне он не имеет ни малейшего отношения, однако, заданный, он вставал комом в горле, не давая сглотнуть частицу. Запоздало я размышляла о том, что виновата сама: не дожидаясь вопросов, я должна была повиниться во всем, что накопилось в моей душе. Сбивая с мысли, являлся скитский жених. Он скрывался за прутьями, манил меня, глядел пустыми невинными глазами, пока рука, скользнувшая под резинку, нащупывала оживающий бугорок.

Сидя на откидном стульчике в пустом коридоре купейного вагона, я убеждала себя в том, что жених - отвратительная случайность, из тех, что никак не относятся ни ко мне, ни к монастырской жизни. Свой дурдом они могли устроить и не в скиту. Я приводила здравые, городские соображения, ясно понимая, что они не годятся для мира, уходящего в прошлое под стук колес. Для этого мира, знать не знающего паровозов, я осталась чужой, больше того, самим своим появлением словно бы нарушила веками отлаженный механизм. В этом я тоже чувствовала себя виноватой, как будто, зная о скрытой болезни, вторглась в монастырскую жизнь, не пройдя карантина. "Грех - венцом, грех - венцом", - стук колес слагался в несусветную, деревенскую глупость, в моем городском случае начисто лишенную смысла. Грех, живший в моей крови, не покрывался никакими венцами.

Однако теперь, когда вся поездка уходила в прошлое, погружалась на дно сундука вместе с оставленными обручальными кольцами, я думала о ней как о чем-то ненастоящем, похожем на заграничную, женевскую клубнику. Она отличалась от сладостной, блаженной духом, детской кулубники, в которой, не подозревая об этом, пребывала наша стеснительная хозяйка, выпросившая, грешным делом, стыдноватые и соблазнительные, початые тюбики с кремом. Глядя на косенькие хаты, стоявшие по обочине железнодорожного полотна, я живо представляла себе, как вечерами, закрывшись в тщательно выбеленной зале, она примется отворачивать крышечки, давить натруженными пальцами и, выдавив толику беловатого, втирать в ладони городскую забаву, посмеиваясь над городскими. "Ничего, - я думала, - этого соблазна надолго не хватит". Собирая кулубнику будущего года, которую я, по своим грехам, больше никогда не попробую, она глянет на ягоды по-хозяйски и пожалеет о том, что крем кончился и некого больше попросить.

ПОДАРОЧНЫЙ ГРОБ

Прежде я никогда не думала о том, какими, вообще, бывают гробы. Единственный, бабушкин, живший в моей памяти, был затянут мелким ситчиком, при дневном кладбищенском свете ставшим красноватым. Едва возвратившись, я окунулась в разговоры о цинковом, который вправляют во внешний - дубовый, тяжестью и назначением похожий на египетский саркофаг. Только так - в двойной защите цинка и дуба - полагается везти через границы: из Ватикана в Россию. Вокруг смерти завился странный разговор о том, что изношенное сердце отказало мгновенно, но не случайно: после чашечки кофе, поднесенной за папским завтраком. Говоривший опровергал нелепый слух, но услыхавшие повторяли, и слух обрастал подробностями, каждая из которых летела вперед и множила домыслы. Говорили, что переговоры вошли в заключительную стадию, дело шло о подписании соглашения, способного на высшем церковном уровне покончить с межконфессиональной напряженностью. Теперь, когда подписание сорвалось, все кто с облегчением, кто с разочарованием, - одинаково признавали тот факт, что в ближайшие десятилетия, если не случится чуда, Русская православная церковь не сумеет - в отсутствие владыки Никодима - найти того, кто смог бы говорить перед папским престолом и быть услышанным.