Лавра

Муж пропадал в Академии и, возвращаясь поздно, не терял торжественного выражения, с которым в эти последние дни церковь говорила о новой скоропостижной смерти. Слово, повторенное множеством уст, настораживало меня. То гостиницы для высокородных католиков (заводя глаза, муж называл их папскими нунциями), то покои для делегации патриархии, - все требовало подробного и безотлагательного вмешательства, поскольку близящаяся процедура прощания стремительно обретала реальные черты. Уже называли цену резного дуба, подаренного римским папой, - и шепотом: ишь, старается, знает кошка, - и эта циклопическая цифра с тремя американскими нулями добавляла к ожиданию элемент бессмысленного величия. Владыка Николай, которого я увидела мельком, чернел потерянным лицом, и это новое выражение, для которого в те дни я так и не нашла названия, в самый день отпевания разрешилось надгробной проповедью, которую многие годы распространяли в магнитофонной записи и слушали снова и снова, повторяя вслух и про себя ее первые - потерянные и безысходные - слова.

Лишь через несколько лет, многажды прослушав и собрав воедино мелкие детали, из которых сложилась наша будущая - церковная и внецерковная - жизнь, я поняла, что смерть владыки Никодима за ватиканским кофейным столом, пресекла надежды не столько на конструктивный диалог с Ватиканом, сколько на сближение Православной церкви с образованной частью общества, а вместе с тем и возможность реформации, которая, если Бог судил бы иначе, могла спасти и сохранить и тех, и других. Начиная с того дня, - говорю об этом с глубокой горечью, - церковь и интеллигенция, словно стоявшие бок о бок на развилке одной дороги, пошли каждая своим путем, чтобы через несколько лет уже не помнить о том коротком - не более десятилетия - времени, в течение которого редкий случай в российской истории - Церковный Бог и Гражданская Свобода глянули друг другу в глаза. Уцепившись за редкий случай, я попыталась найти предыдущий. Если бы не Союз русского народа, о котором - вполне одобрительно говорил отец Глеб, я остановилась бы на последнем предреволюционном десятилетии, исполненном надежд на отделение церкви от государства.

Я помню, как сейчас, прохладное утро. Резной дубовый гроб - подарок папы доставили в Троицкий накануне. Мы шли, торопясь добраться заранее, и по дороге обсуждали слух о том, что из Москвы прибудут второстепенные: кто-то из отдела Внешних церковных сношений, патриарх лично не соблаговолил. Через много лет, оказавшись на другом празднике смерти, я вспомнила об этом неприбытии, когда, стоя над гробом мужа, недосчиталась владыки Николая. Подобно патриарху, не прибывшему из Москвы на погребение Никодима, Николай - ради последнего целования - не покинул ограду московского представительства, которое, - если глядеть из моих давно ушедших времен, - виделось мне зловещим замком, скрытым в темноте и тумане.

Из напряженных отношений владыки Никодима с ПП (цеховая аббревиатура патриарха Пимена) никто не делал секрета, объясняя, в первую очередь, заочным соперничеством, восходящим ко дням последнего избрания на патриаршество. Тогда, после консультаций с видными иерархами, ЦК предпочел Пимена. Проходя под лаврскими воротами, я смутно подумала о том, что ПП, вообще говоря... "Мог бы и приехать!" - я произнесла вслух, и муж, поняв мгновенно, откликнулся: "Вот-вот, на радостях!"

Как водится, меня провели туда, где - слева от клироса - сохранялось пустое огороженное место. Переждав минут пять, муж отправился в алтарь. Я стояла, окруженная матушками, привычно слушая и не слушая обыденную болтовню. Все, чем они делились, я уже знала в подробностях, а потому косилась на молодую монахиню, с ног до головы одетую в черное. После поездки в Почаев я внимательно приглядывалась к принявшим постриг, в особенности к городским. Простой уродливый платок, повязанный наглухо, врезался в мягкую линию подбородка, и овал, очерченный черным контуром, придавал ее лицу особую, известную по русским иконам, непреклонность. Занимаясь привычным делом, она гасила прогоревшие свечи и складывала огарки в маленькую картонную коробку. Один, вырвавшийся из рук, упал и покатился мне под ноги, и, заметив, я коротко нагнулась, подавая. Она приняла и взглянула на меня: во взгляде, как отблеск прогоревшей мирской жизни, тлело спокойное и победительное презрение. Опустив глаза, я пережидала приступ горечи, когда до меня долетели слова, произнесенные влажным шепотом. Молодая монахиня разговаривала со старухой-прихожанкой: "Умер, и слава Богу, царствие небесное, а то говорят, будто оба - и Никодим, и Николай... - она замолчала, словно набирала дыхание: - католики, задумали папе продаться, антихристу, прости меня, Господи!" крестясь, она косила глазом на правый клирос, где на специально возведенном помосте стояли почетные гости и среди них два католических епископа, одетых в торжественные белопенные распашонки. Над кружевами чеканились начисто выбритые профили профессиональных книжников и дипломатов.