Лавра

Я наблюдала внимательно и потаенно. В глубине алтаря, за спинами забранных в рамы, поднялось шевеление, правая створка подалась на ладонь, и из нее выглянул мальчик, одетый в широкий подрясник. Сверкнув глазом, он скрылся, спрятался за чужие спины. Снаружи, со стороны паперти послышался рев мотора. Бойкие шаги разнеслись по притвору, и, обернувшись, я увидела группу людей, во главе которой выступал худощавый человек, одетый в подобие подрясника. То есть это был именно подрясник, но как-то странно подпоясанный, на манер подобранного плаща. Дойдя до амвона, группа остановилась, и подпоясанный отошел в сторону - к колонне. Он стоял, скрывая лицо от солнца, для верности прикрывая рукой глаза, и, разглядев его фигуру с близкого расстояния, я увидела обыкновенную веревку, завитую вокруг пояса. Сопровождающие его люди были одеты причудливо и разношерстно. Один - в короткой кожаной куртке, другой - в пальто с искрящимся меховым воротником. Еще один догадался явиться в нагольном тулупе, вывернутом наружу лоснящейся, грязной овчиной. Впрочем, в тулупе он был не единственный. Глядящие из рам скосили глаза к колонне, где стоял препоясанный. Солнце, уходящее на запад, медленно покидало храм, словно время, устыдившееся своего самовластия, приводило к действительности, по крайней мере, суточный круг. Повинуясь, каменные плиты пола постепенно темнели, как будто напитывались влагой. Судя по тому, что и в отсутствие бьющего солнца препоясанный не отводил ладонь от глаз, он-то хорошо видел, что стоявшие в алтарных рамах за ним наблюдают.

Правая створка ворот отворилась, и, выступая из-за висевших в воздухе фигур, на амвон вышел пастырь, одетый буднично. Он держал архиерейский посох, и только по этому знаку власти можно было понять, что вышедший не из рядовых. Группы ожидавших подтянулись ближе, словно готовились выслушать. Отделившись от стены, я приблизилась вместе со всеми. Иерей хранил молчание. Препоясанный вышел из-за колонны и, больше не прикрывая лица, свел руки, подходя под благословение. Не поднимая благословляющей руки, иерей произнес: "Отец... - я не расслышала имени, - мы же с вами не в Гефсиманском саду", - и поморщился едва заметно. Искрящийся воротник отделился от прибывшей группы и, подойдя, протянул сложенную вчетверо бумагу. Не приняв, иерей кивнул и пошел вперед. За ним - вся разношерстная группа, торопливым шагом. Он шел тихо и медленно, переставляя ноги с видимым трудом, словно сердце его было иссечено инфарктами, и, удивляясь, я смотрела, как идущие - живые и здоровые - едва поспевают за ним. Сквозь распахнутые створки они вышли на площадь, как на двор. Лязгнуло, как передернули затвором, и, оборачиваясь ко взорванному иконостасу, я увидела глухую стену и расслышала тонкий звон монет. То, что я приняла за конторку, оказалось окошком кассы, в которой меняли пятаки. Я стояла в вестибюле метро, оглядываясь по сторонам, словно силилась удержать увиденное. От него не осталось и следа. Усердные эскалаторы уносили толпы, и лица людей, ступавших на ленты, казались бесконечно усталыми.

Странное ощущение разъятого, несмыкающегося мира терзало мое сознание. Этому не могла помочь грубая очевидность, вставшая предо мною. Растерянно озираясь, я вглядывалась в плывущих мимо, и острое желание побега, похожего на смерть, поднималось в моем сердце, каким-то неуловимым образом соединяясь с восхищением, с которым я помнила лица, заместившие собою взорванные иконостасные доски. Отойдя к стене, я закрыла глаза, силясь понять. Лица, заполнившие взорванное пространство, возникли предо мною. Их горестные губы хранили молчание. Все еще держа в памяти, я вглядывалась в тех, кого уносили эскалаторы: их губы двигались живо. Над губами ходили брови - шевелились в такт. На лицах, которые я рассматривала, неподвижными оставались глаза. Слепые, я поняла мгновенно - недвижность глаз объяснялась полной слепотой. Молчащие губы и невидящие глаза принадлежали двум разным мирам, насельники которых давали свои обеты: одни - обет молчания, другие - слепоты.

Какая-то горькая сказка всплывала из детства, дрожала в моей памяти, словно я сама становилась сказочным персонажем, выбирающим один обет. Отойдя к кассам, я отвернулась, как будто искала мелочь, но, опустив руку в карман, вспоминала внимательно. Русалочка. Странное существо, рожденное в морском царстве - ни земном, ни небесном, - отдало свой язык умелой и искусной ведьме. "Нет, - я покачала головой, - не так". Ведьма, колдовавшая над котлом, в котором шипела свежая кровь, потребовала ее русалочий язык - в оплату за помощь. "Да ладно! - я сказала. - Вечно у тебя!" - сердясь, я возвращалась к тому, с чего начала: с молчания и слепоты.