Лавра

Написав, я остановилась, пришла в себя. Бумажка, лежавшая в руке, выглядела никчемной. На деревню дедушке, ни адреса, ни... Канал, крывшийся под скамейкой, работал только для отца Глеба. Машинально я сложила ее острым треугольничком. "Устала..." Кажется, я сказала вслух, потому что мужчина, сидевший рядом (я не заметила, откуда он взялся), обернулся ко мне удивленно: "Что вы сказали?" - он переспросил вежливо и предупредительно, тишайшим докторским голосом. "Нет, нет, извините, ничего..." Я думала: нужно встать и идти, к Мите, по крайней мере звонить. "Нет, его нет дома, если что-то случилось, дома быть не может".

"Мне показалось, вы пожаловались на усталость", - мужчина продолжил настойчиво. "Да, представьте, устала, весь день на ногах", - я отвечала зло, пряча бумажку в кулаке. "Лучший способ - выйти на улицу босиком и так постоять, глядя в небо. Конечно, если бы еще и холодное обливание, но не все решаются... А постоять, сейчас еще тепло, правда?" - "Хорошо, - я сказала, стараясь скрыть раздражение, - сейчас приеду и выйду на улицу - стоять. Долго?" - "Что, долго?" - он переспрашивал предупредительно, и я застыдилась: "Ну, я имею в виду, сколько надо стоять?" - "Нет, нет, совсем недолго, пяти минут хватает, чтобы, так сказать, слиться с мирозданием, почувствовать себя частицей общего, огромного, бесконечного..." - человек говорил с придыханием. Вдохновляющее чувство причастности к целому перехватывало его докторское горло. Мысль о мироздании наполняла отвращением. "Пяти минут хватает только идиотам, и то не на слияние с мирозданием", - судорога перехватила горло. Я вспомнила скитского умалишенного и зажмурилась, как от прямого солнца. "Зря вы сердитесь", - отвратительно-смиренная улыбка вспыхнула на его губах. Как болотный торфяной огонек, скрытый под земляным слоем, в ней тлела высокомерная уверенность в том, что он-то избранник мироздания: сумел найти правильный выход и брался учить других.

"Хорошо, давайте серьезно, - я справилась с отвращением, - при таком подходе, который вы проповедуете, - он кивнул важно, - либо мироздание представляет собой простейшую, однослойную структуру, умом похожую на вас, либо вы морочите себе и другим голову, что лично мне кажется более вероятным". - "Мироздание - штука довольно сложная, - как ни странно, он не обиделся, - но все-таки не настолько, чтобы быть несопоставимой со сложностью отдельного человека. На этом, собственно, и построены все мировые религии, поверьте мне, все без исключения". - "Ага, - я обрадовалась, - сейчас-то и выяснится, что вы - нищий бродячий проповедник, основатель всеобъемлющего учения, новой вселенской церкви, и мне, встретившей вас, несказанно повезло". - "Разве я говорил о церкви? Церковь относится к мирозданию как элемент к целому. И в этом смысле, именно в этом смысле, она никак не отличается от любого другого учреждения..." - "Любого? Например, ГПУ?" - захлебываясь Митиной ненавистью, я шипела сквозь зубы. "Ну, в известном смысле, там тоже - люди, своя иерархия... Да, пожалуй, и КГБ". - "Лю-юди, не то слово! Ваши сослуживцы?" - совершенно отметая осторожность, я осведомилась нежно. "Лично я к этой организации отношения не имел и не имею, что не мешает мне судить здраво".

"Знаете, - я сказала твердым голосом, - наверное, найдется много людей, кто позавидует вашему здравому смыслу, но лично я вижу во всем этом один психический изъян. Добро бы вы были иностранцем, - кружевные кардинальские мантии всплыли весьма кстати, - но для человека, жизнь прожившего здесь, где не только учреждения, но и люди людям - рознь!" - "Понимаю, я кажусь вам человеком старым, пусть так, по сравнению с вами, но, поверьте, иностранцы ни при чем, люди везде люди. Когда человек один - ему всегда страшно на свете. Что касается организаций, КГБ - не мироздание, мироздание - это когда письмо, написанное, но не отправленное в сорок первом, приходит через тридцать лет, когда написавший давно уже сгнил в Синявинских болотах... Вот это дошедшее письмо - мироздание... Прощайте, - он поднялся легко, - мне приятно было..."

Я не ответила. Что-то мешало моей ответной вежливости, к которой располагали его последние, болотные слова. В них крылось что-то тревожное, относящееся ко мне. Помедлив, я поднялась. Бумажка, сложенная острыми уголками, царапнула ладонь. "Ладно, - я сказала, угрожая, - сейчас посмотрим, какое такое мироздание..." Присев на край скамейки, словно собиралась налепить, я опустила руку и, шевельнув пальцами, швырнула треугольник в самую глубину. Если этот, здравомыслящий, прав, мне оставалось подождать каких-нибудь тридцать лет.