Лавра

Тогда, в 1971 году - в день восшествия нового патриарха - это решение было воспринято как неудача: сторонники владыки Никодима надеялись до последнего. Однако неудача лишь подливала масла в огонь, потому что по правилу абсурдного, а значит, единственно правильного ожидания это решение не могло быть признано окончательным. То время я помнила по рассказам. Те, к кому я прислушивалась, рассказывали о вспыхивавшей надежде, никак не связанной с действительными событиями. Запоздало я разделяла их надежды и ожидания, потому что теперь, вопреки изменившемуся голосу владыки Николая, я тоже - втайне - надеялась. Я надеялась на чудо, которое случается время от времени - случилось же тогда, когда они пощадили Митю.

Вряд ли в свои двадцать пять лет я могла рассуждать по-настоящему, да, пожалуй, не одна только я. Ни у кого из нас, живших в те годы, не было опыта революционной смены иерархической структуры, кажущейся незыблемой. Как абсурдную мы отмели бы мысль о том, что - при всей благотворности внешних, диссидентских раскачиваний - крах ороговевшей системы наступает только тогда, когда на верхнюю ступень иерархии восходит человек, прошедший ее от самого низа, но не желающий мириться с ее губительной косностью. Моим сегодняшним голосом, усталым и сломленным, я утверждаю, что, сложись все иначе, рядом со светским реформатором стоял бы реформатор церковный - равновеликий в своем историческом порыве, и гибнущая имперская сила нашла бы достойного союзника в гибнущей силе церковного абсолютизма. Иногда я думаю о том, что такой сценарий нельзя назвать невозможным. В конце концов, владыка Никодим умер, не дожив до пятидесяти лет.

Новый телефонный звонок прервал мои размышления, и голос мужа, звучавший особенно устало, предупредил, что снова остается ночевать в Академии, завтра к девяти, ехать нет сил. Я спросила о самочувствии владыки Николая, и муж, помявшись, сказал, ничего. Я уже собралась повесить трубку, когда он, совершенно неожиданно, продолжил: "Вот, сидим с Глебом, разговариваем, что-то будет дальше..." Я положила трубку и поняла, что в сегодняшней ночной беседе речь идет о будущем назначении на вдовствующую кафедру, Ленинградскую и Новгородскую. Только теперь, осознав эту близкую перспективу, я почувствовала, что события, начинавшиеся исподволь, со смертью владыки обретают новый импульс, проще говоря, начинают стремительно развиваться. С отбытием последних католических гостей мы вступали в полосу консультаций, которые, как я, хоть и не вполне ясно, представляла, должны были закончиться одним из двух: либо, при определенных выполненных условиях, возведением владыки Николая, либо - его почетной ссылкой. Единственным заступником мог стать владыка Ювеналий, по обещающей прихоти природы и внешне похожий на Никодима, которого он, незадолго до римской трагедии, сменил на посту главы Отдела внешних церковных сношений. О ссылке думать не хотелось. Словно разбуженная звонком, я шагала взад и вперед по комнате, подбирая благоприятный аналог. В мыслях, сменяя друг друга, мелькали имена, однако в аналоги не подходило ни одно. Бродя вокруг да около, я оставалась под омофором Русской православной церкви, пока что-то, идущее по обочине, блеснуло зеленоватым лучом, и, приглядевшись, я увидела высокую фигуру, увенчанную невиданным по красоте головным убором, похожим на клобук, на переднем скате которого сиял огромный изумруд. Засмеявшись, я вспомнила рассказ мужа: в парижском аэропорту он наблюдал воочию, как Илия, католикос всей Грузии, в то время еще недавно избранный, спускался - в полном облачении - по внутреннему эскалатору, сияя вправленным в патриарший убор небывалым изумрудом, и видавшие виды пассажиры, движущиеся навстречу, не удостаивали его ни малейшим любопытством.

Сияющий изумруд высвечивал блестящую карьеру, которую католикос, закончивший Московскую духовную академию и рано принявший монашество, начал ректором духовной семинарии Грузинской православной церкви. До этого момента аналогия выходила полной. Муж нет-нет да и упоминал о новом католикосе, выказывая неизменное восхищение: красавец, умница, воплощение грузинской чести. За прошедшие два-три года, став президентом Всемирного совета церквей, Илия открывал действующие церкви, отстраивал монастыри, восстанавливал грузинские епархии. Сияющие перспективы открывались моему взору, когда, непрестанно шагая, я думала о будущей деятельности владыки Николая, первой ступенью которой должна была стать Ленинградская и Новгородская кафедра. Молодость, дипломатический опыт, Никодимова пастырская выучка... "Дай-то Бог!" - раскладывая диван, я думала о том, что, в конце концов, оба - и Николай, и Илия - советские люди. Это церкви вроде бы разные, страна - одна...