Лавра

"Ангел быстро поднял, ангел быстро поднял..." - бормоча на все лады, я ходила и ходила по комнатам, словно чудо, которого я дожидалась, должно было случиться вот-вот, и я, единственный свидетель, не имела права проспать. "Быстро поднял, быстро поднял..." - опуская подлежащее, я налегала на стремительный глагол, который звенел первобытным ужасом, пел струной Осевого времени, восходил - по каменистой пустыне - на гору Яхве. Он вел мои истерзанные мысли по глинистой степной дороге, размытой дождями, в полотно которой, как в мою сердцевину, с глубоким чавканьем погружались ноги идущего. Закрыв глаза и прозревая недалекое будущее, я вспоминала хваткое солнце, обжегшее разъезженную глину. Вынутые из огромной печи, лежали шинные колеи дурдомовской машины, а рядом - параллельные колеям, печатались ясные резиновые шаги. Кто-то, ступавший широко и размашисто, ухитрялся совершать прыжки, противоречащие самой силе тяжести - посрамляющие ее закон. Этот кто-то словно бы готовился к приближению ангела, уже встававшего, как купол, над пустыми полями, и первый промельк ангельского креста, воздетого к небу, дрожал зеленоватым, изумрудным лучом.

Только теперь, дождавшись луча, я поняла, что очень устала. Преодолевая бессилие, я раскинула диван и легла. Черная грушка настенного бра попалась под руку, и, дернув за шнурок, я закрыла глаза. На пороге яви и сна, едва не всхлипывая от радости, я погружалась в зеленый свет, несущий надежду. "Степь да степь круго-ом, путь дале-ек лежи-ит..." - голос отца Глеба, но чистый и лишенный скверности, затянул песню, и странный надтреснутый звон захрустел на моих губах. Сглатывая пересохшим, готовым вступить ртом, я смотрела, как самый кончик луча изогнулся рыболовным крючком и подцепил маленький колокольчик, выпавший из-под дуги. Тихий, тревожный звон, пересыпанный песчинками, дрожал все сильнее. Я обвела глазами комнату, в которой похолодало.

Теперь, совершенно проснувшись, я лежала, приподнявшись на локте, и слушала звон, силясь обнаружить источник. Звон не походил на ненавистный телефонный и шел откуда-то сбоку, словно сочился из-под стены. Комната выглядела сумрачно. Серая полумгла лежала по всем углам, как в белые ночи, когда время, не называемое ни сном, ни явью, едва переваливает за полночь. Ежась от холода, ставшего нестерпимым, я потянулась к одеялу. Сбитым, истерзанным комком оно приткнулось в ногах. Вкрадчивый звон, терзающий уши, доносился от комнатной двери, и, выглядывая из-за диванного подлокотника, я пыталась разглядеть, что, свалявшееся сероватым комом, могло так дребезжать.

Это что-то, не то мешок, не то забытая в углу половая тряпка, на самом деле, ни на что не походило. Подобравшись к самому краю, я смотрела, как, шевельнувшись, оно обрело живые очертания и серо-зеленый цвет. Тревожный звон рассыпался гадким хихиканьем, и маленькие сморщенные ручонки высвободились из тряпичной кучки и потерлись одна о другую. Они были сухими и тощими, как лапки богомола. Острая мордочка, иссеченная морщинами, ткнулась в них подбородком, и два внимательных глаза, приглушенных складчатыми веками, остановились на моем лице. "Дрянь, - я сказала тихо, - гадина и дрянь. Не смей смотреть на меня". Веки моргнули припухлыми складками. "Тряпка, гнилая тряпка, ты только посмей, посмей раскрыть свой поганый рот". Посыпалось бессмысленное хихиканье, словно сама мысль о разговоре рассмешила помоечную тварь. "Сейчас я доползу до лампы, дерну шнурок, и ты снова станешь тряпкой. Утром швырну в вонючий бак, поняла, гадина?" Решившись, я двинулась на локтях - к лампе. В углу присвистнуло и отдалось торопливым шорохом. Серо-зеленое существо выпростало ручонки и, мелко перебирая задними, зашуршало по полу, в обход. Добравшись до лампы, оно притулилось у кресла. "Ладно. Хотя бы одеяло", - больше я не решалась тронуться с места. Оно не отозвалось.

Закутанная до подбородка, я силилась унять дрожь, но холод, сквозящий от пола, пробивал стеганую вату. Оно сидело, не двигаясь. Сероватый свет сочился сквозь плохо задвинутые шторы, и в этом освещении я сумела рассмотреть: продолговатое тельце, покрытое некрупной чешуей, длиною не более полуметра. Время от времени его сотрясала судорога, и тогда, будто меняя угол чешуйчатого отражения, существо меняло цвет. Обливаясь то серым, то зеленым, оно приглядывалось и прислушивалось, силилось понять язык.