Лавра

Наверное, прошло какое-то время, потому что, скрытая под ватным одеялом, я сумела унять дрожь. Челюсть, ходившая ходуном, теперь стояла, как вправленная, и в кончиках пальцев, цеплявших одеяло, затеплилась кровь. "Рано или поздно, но рассветет", - челюсть хрустнула предательски. Оно отозвалось короткой судорогой и потерло ручонки. "Отвечай или убирайся вон!" - я крикнула и не узнала скверного голоса. "Да ладно чибе... Чи думаешь, чибе свет поможет? Как бы не так", - оно хихикнуло, довольное. Отвратительный щебечущий звук царапал уши. Обеими руками я зажала раковины и зажмурила глаза. Не видя и не слыша, я пыталась собраться с мыслями, которые разбегались в разные стороны. "Инопланетный... галлюцинации... покушение..." - "Вот уж глупосчи, глупосчи, сущие глупосчи, никак от чибя не ожидал! Чи же - непоседа, чуть что, в монастырь, неужто там не насмотрелась?" - оно чирикало и терло ладошки. "Давай, давай, я не скажу ни слова, не вижу и не слышу", - не отнимая рук, я шипела сквозь зубы. "Так-таки не бывает. Обет есть обет: или чи не видишь, но говоришь, или молчишь, но видишь. Так, кажется?" Оно разговаривало со мной, словно заранее начиталось моих опасных, еретических мыслей. В земноводных устах они звучали гадостно. "Врешь ты все, чирикало гнусное!" - я вытерла губы, словно глотнувшие отравы. "Ах, извините, - оно чмокнуло, - вам, ленинградцам, не потрафишь, чуть где областной говорок, вы нос воротите, не так, мол, произносим, не оттуда, мол, прибыли. А то еще скажи, понаехали. Ладно, изволь, буду ломаться по-вашему, по-ленинградски... А, между прочим, абсолютное большинство граждан этот ваш гонор не одобряют. Осуждают, можно сказать". - "Говори, что надо", - мало-помалу я начинала приходить в себя. "Вот так-то лучше! Да брось ты кутаться, можно подумать, окоченела. Не так-то и холодно, если рассудить здраво". - "Это ты-то - здраво? Погляди на себя судья зеленая!" - "Не хуже других, - оно буркнуло и обиделось, - а может, и лучше, смотря у кого спросить. Иные, ежели бы могли, уж всяко предпочли бы меня. Я, если хочешь, расстрельные списочки не подписываю". - "Ага, - я откинула одеяло, - ты только нашептываешь, перышком водят другие. Интересно, как их потом по вашему ведомству награждают? Что им там полагается?" "Помойная яма". Он ответил кратко. Гнусный звук, терзающий уши, исчез, как не бывало. Голос обрел спокойную ясность, словно отроду принадлежал ленинградцу, имеющему вкус к словам. "Помойная яма полагается всем, и тем, и этим, нечего ваньку валять", - рывком я дернула подушку и пихнула под бок. "Не-ет, вот этого ты не доду-мала, яма яме рознь", - подтянувшись, он перевалился в кресло и сел поудобнее. Невесть почему, я успокоилась. Сидящий в кресле, он становился подобием гостя. "Ну, и черт с ним, - я сказала себе, - в конце концов, как пришло, так и уберется". Как будто услышав, он глянул внимательно.