Лавра

"Вот, как нового-то назначат, так и будем по очереди дежурить, музейными бабками", - отец Глеб покачал головой. "А как... он выглядит?" - я спросила с трудом. "Совершенная породистая лошадь: продолговатый череп, знаешь, какие выкапывают из курганов, остренькая борода на две пряди, глаза немного навыкате, да и росту лошадиного", - муж описал с удовольствием. Отец Глеб взглянул коротко. "Но, в общем-то, говорят, мужик ничего, бывает и хуже, - под коротким и беспокойным взглядом муж устыдился: - Да что говорить, внешность дворянская, правда, с явными элементами вырождения", - все-таки он усмехнулся. "Значит - конец?" - я спросила горько. В прежние времена объяснений не требовалось. Они оба понимали с полуслова. "А Николай?" - "Трудно представить, чтобы сработались, - войдя в привычную колею, муж отвечал совершенно серьезно, - с другой стороны, покойного владыку не заменишь. Плохо то, что об Антонии, вообще, говорят разное..." - "Мне-то проще, - отец Глеб перебил, - я и раньше, в общем, в стороне, а тебе - Всемирный совет, московские дела", - он поморщился сочувственно. Муж потер лоб. Я понимала: если этот, новый, из другого помета, хочешь не хочешь, придется выбирать. "Может быть, обойдется, я сказала, помня о дворянском увлечении, - коллекция - дело хлопотное". - "Ну, не настолько, чтобы терпеть инакомыслие подчиненных. А потом, не с потолка же его назначили!" - оттопыренным пальцем муж ткнул в потолок. Короткая усмешка придала ясность жесту: новый митрополит не потерпит крамолы. Сколько хватит сил, примется жечь с корнем. Я подумала, начнет с Николая. "Если коса на камень, Николая уйдут с повышением", - муж сказал, словно расслышал. "А тебя?" - я спросила тихо. "Я не монах, такие приказы - не обязан, - он говорил с напором, - кстати, владыка Николай еще когда предлагал мне на семь лет в Японию, с рукоположением", - вернувшись в прошлое, он дернул щекой. "Но ты же всегда... Ты только и мечтал..." Руки, лежавшие на коленях, задрожали мелко. Торопливо, пока не заметили, я прятала в рукава. Отец Глеб следил внимательно. "Но почему, почему ты не поехал?" - совершенно открыто, не замечая гостя, я говорила, задыхаясь. "Ты бы не согласилась. Я знал заранее: если ехать, одному. - Он помедлил и выговорил: - нет, я останусь здесь - до конца". Позор бессилия резал глаза. Отказ рукополагаться выдавал безоглядную решимость. Ногтями я царапала спрятанные кисти: "Николая отправят подальше, а ты останешься и будешь доверенным лицом - стирать пыль с дорогих вещиц!" "Замолчи. Ты - больна", - муж прервал жестко. Руки, вырвавшиеся из нор, метались, как крысы. Не в силах остановить, я следила с отвращением. Слезящиеся глаза теряли фокус. Лица рассевшихся смещались и дрожали. Они сидели молча, но я слышала: речь о смерти.

"Дальше будет хуже, - голос отца Глеба вступил ровно, - если не справимся". До поры оставаясь в стороне, он держался сумрачно и строго. Теперь, когда он вступил, я увидела: губы, шевельнувшиеся навстречу, скривились радостью. Коротко отерев рот, словно согнав судорогу, он ослабил тугой узел. Руки, отпустившие галстук, скользнули вниз по лацканам, и, смиряя, он выложил на стол и навалился грудью. Резким движением, от которого все во мне содрогнулось, отец Глеб откинулся на спинку и завернул рукава пиджака. Теперь я поняла. Не справившись сам, муж привел подручного. Я видела голые манжеты, истертые до желтого, и слышала звон, не схожий с телефонным. Как будто хватаясь за последнее, моя рука сорвала молчащую трубку. Стремительно косеющий глаз поймал. "Пожалуйста, отпустите, что вам от меня...Я же..." глядя в глаза отца Глеба, я не посмела сказать: отпустила вас. Бессильная мольба замерла на моих губах. Я сглотнула и выпрямила спину, унимая дрожь. Холод наползал из-под стола, задувал под ноги. Выложив руки на столешницу, я поглядела в глаза, подернутые складчатыми веками.