Лавра

Осознавая, что ступаю по грани, едва ли уместной с принявшим монашество, я рассказала короткими фразами, не упоминая ни Митиного имени, ни особенных обстоятельств. "Если я правильно понял, вы, - он назвал по имени-отчеству, собираетесь вступить в новый брак". - "С житейской точки зрения, - я говорила, не отводя глаз, - если оставить в стороне формальности, как гражданские, так и церковные, можно сказать, это уже произошло". Он кивнул и задумался. Глаза, скрытые под веками, блеснули остро: "То есть, если я верно вас понял, однако вполне вероятно, что это не так, учитывая упомянутую мной малоопытность, вы называете браком союз, не засвидетельствованный. - Он помедлил, подыскивая замену: - ...Людьми и не освященный церковью..." - "Мой опыт, в отличие от вашего, - я начала тихим голосом, - ограничивается личными обстоятельствами. В известном смысле его можно счесть узким и ничтожным, - заходя издалека, я мягко отбивала подачу, - поэтому лично мне иногда кажется, что многое в жизни определяется простым ходом вещей..." Острые глаза собеседника стали тридцатилетними. Он был младше их всех, кого я, измученная их непреклонной одержимостью, назвала поколением своих любовников и мужей.

"Ходом вещей?" - он переспросил. Я видела, теперь он думает о своем. Оставленный Никодимом, он терзал свое сердце. "Любовь и ненависть, предательство и верность, рождение и смерть..." - "Это - правда, - он перебил, примеривая к своему, - однако все, что вы теперь перечислили, в человеческом обществе так или иначе подлежит, как бы это сказать, не то чтобы регулированию... - Сиротство, терзавшее душу, заставляло говорить по отцовски: - Оставляя в стороне церковь и ее таинства, многое из перечисленного вами подлежит общественному признанию". Он высказал неловко, но я поняла. "Вы хотите сказать, что любая обрядность, связанная с общественным признанием, отличает нас от животных?" С тоской я думала о том, что пост, который он занял ходом вещей, не дает нам обоим говорить свободно. Прежде чем получить свободу от церкви, с ним одним я бы могла. "Ну, если взглянуть на дело исторически..." Я видела, как бы то ни было, ему нравится почтительная легкость беседы. Мгновенной памятью я вернулась к пасхальной трапезе, когда, обращаясь через стол, он приглашал меня к разговору. Академическая семья, во главе которой он оказался давным-давно, становилась слишком уж узким кругом. В этом кругу, исполненном иерархической бессловесности, он дышал затрудненно. "Ваш довод, владыко, при всей его кажущейся привлекательности, лично мне таковым не кажется". Нетерпеливо прикусывая нижнюю губу, он приглядывался и дожидался полного ответа. "Этот довод работал бы только в одном случае, если бы мы, - я взмахнула рукой, объединяя, - глядели не исторически, а биологически. То есть, если бы нам с вами пришлось доказывать наше отличие от животных. Вы считаете, здесь нужны доказательства? - я спросила и согнала усмешку: - Исторически же все обстоит ровно наоборот, - словно касаясь ладонью обреза бахромчатых книг, я говорила о том, что именно исторически человек перерос животное ровно настолько, что любая попытка найти этому доказательство оборачивается изощренным мучительством.

"Вы хотите сказать, что и церковь, как доказательство человечности, создана на муку?" Острый тридцатилетний ум подхватывал с отважной готовностью. "Если церковь, - я говорила осторожно, подбирая слова, - как и тысячи лет назад, будто ровно ничего не случилось, все еще стремится доказать принадлежность каждого человека к человеческому роду, причем критерием этой принадлежности избирает покорность традиции, она перестает быть духовным телом народа. Это - новый родовой институт, то есть, попросту говоря, первобытный". - "Я не понимаю вас, - владыка слушал настороженно, - вы хотите сказать, что бессилие дикаря в борьбе с природой..." - "Первобытная религия соединяет человека с его предками, которые, если суметь к ним подладиться, при случае могут защитить". - "Православная церковь - это, прежде всего - таинства, - он перебил взволнованно. - Именно в таинствах - залог Второго пришествия".

"Православная церковь, - я продолжила медленно и внимательно, - это прежде всего - власть. Точнее говоря, она обладает властью над душами, в некоторых случаях - неограниченной..." - "Вы - о себе?" - он снова перебил. Тридцатилетние глаза смотрели напряженно. Он, облеченный церковной властью, желал убедиться в моей покорности. Я поняла, от этого ответа зависит исход. Именно теперь, соблюдая приличия, я должна была признать их власть над своею душой, сказать - да. Совершеннолетняя мудрость, свившаяся под сердцем, нашептывала покорный ответ. "Нет, владыко, - я встретила напряженный взгляд, в данном случае - не о себе. Над своей душой я не могу признать ничьей неограниченной власти". Теперь, по долгу иерархии он должен был изгнать. Медленно, словно раздумывая, владыка поднимался с места. Готовая принять неизбежное, я встала.