Она сама звучит как ребёнок. И тогда – она так и не узнаёт, был ли оправдан её страх. Потому что именно в этот момент её разум покидает тело, словно ей вскрыли череп трефином, чтобы выпустить чёрный туман злых духов. Она наблюдает как бы откуда снаружи, со стороны, как два клинка пронзают обвисший живот старого короля. Заколдованные камергеры налегают на рукояти. Дункан кашляет, по подбородку у него течёт кровь. Но его дыхание обрывается вместе с жизнью – кричать он больше не будет.
Клинки мечей вновь появляются на свет, блестя алым от крови. Сами раны скрыты под простынями и ночной сорочкой короля, но кровь из них мгновенно пропитывает ткань, начинает капать на пол. Каждая секунда тянется целую жизнь. Россиль, всё ещё находясь вне собственного тела, слышит собственный судорожный вздох.
Руки камергеров безвольно падают по бокам. С мечей также капает кровь. Как скоро колдовская власть Россиль над ними иссякнет до последней капли? От этой мысли разум Россиль устремляется обратно, и она возвращается в своё тело, словно вселяется в себя призраком. Невозможно удерживать их под чарами вечно. Их взгляды прояснятся. Руки и ноги снова будут повиноваться их воле. И как только они смогут двигать губами, они откроют рты и скажут: «Это была ведьма, невеста-чужестранка, леди Макбет».
Россиль снова смотрит им в глаза, поочерёдно. На этот раз всё проще. Для неё они уже перестали быть людьми – это её послушные орудия, мечи, независимые от держащей их руки, шашки на доске. Удовольствием это не назвать, но всё же Россиль ощущает некоторую удовлетворённость. Она сыта, даже пресыщена, хотя обильная трапеза не имела вкуса.
– Поднимите мечи, – говорит она спокойным, не дрогнувшим голосом, – и вонзите друг другу в сердце. Со всей силы.
Кровь на клинках ещё не успела высохнуть. В свете очага алые потёки сияют рубиновым. И на этот раз никакие одеяла не загораживаю от взора Россиль, как клинки вонзаются в плоть, прорубая сухожилия и хрящи, раскалывая грудину. Две одинаковые зеркальные раны. Когда оба вновь выдёргивают мечи, наружу бьёт кровь. Фонтан брызг, горячих, как языки пламени, заливает лицо Россиль и перед её платья.
Россиль уже лишила этих несчастных всего, что было в них человеческого, поэтому они умирают безмолвно, без единого крика. Тела обрушиваются наземь, точно поваленные деревья. У них даже не закрываются глаза. Они лежат на полу там же, где стояли, лицом на холодном камне, изогнув руки и ноги под странным углом.
По полу растекается кровь. Край лужи пачкает подол платья Россиль. Мягкие туфли быстро промокают, прилипая к каменным плитам. Именно это говорит всякий мужчина, впервые убив другого: я не знал, что крови будет так много. Россиль искренне презирает себя за эту унылую, банальную мысль.
В её комнате стоит ведро с водой, в нём она умывает руки и лицо. Платье загублено безнадёжно. Россиль лихорадочно раздевается – вся ткань покрылась жёсткими бурыми пятнами засохшей крови. Она зажигает огонь в очаге и бросает туда злосчастное платье. Вспыхивают искры.
Теперь уже можно действовать хладнокровно, делать только то, что необходимо. Россиль, обнажённая, становится на колени на медвежью шкуру и упорно трёт собственную кожу до болезненных ссадин. Кончики волос, под ногтями. Кровь пристаёт к странным, неочевидным местам: остаётся за ухом. В ямочке на подбородке. Она старательно отмывается до тех пор, пока под кожей не проступают, как узор трещин на льду, синие вены.
Под конец она улавливает в мутной воде собственное отражение. Прежде она бы увидела там девушку, красивую, но несколько странную, в особенности из-за глаз. Прежде она бы широко раскрыла рот – проверить, не выросли ли у неё острые зубы горностая. Она так жаждала получить хоть крупицу силы, способную сделать её чем‑то б´ольшим, нежели покорное тело в подвенечном платье.
Теперь у неё горят щёки – но не от румянца, а от крови короля Дункана. Она преобразилась? Или просто явила своё истинное лицо? Одно она знает точно: больше она не Россиль из Бретони, не Розель, не Розали и даже не Росцилла. Теперь она леди Макбет – и только.
Акт III
Король в грядущем
Россиль просыпается на медвежьей шкуре на том же месте, где заснула, обнажённая, пойманная в сеть собственных влажных волос. Садится, разминает руки и ноги. Странно, но она не плачет. Ей даже не хочется плакать, слёз нет. Она роется в сундуке с одеждой, находит платье, одевается. Покрывает голову самой тонкой вуалью.