Леди Макбет

Лисандр поднимает взгляд.

– Леди Россиль?

Он всё знает. Она не понимает, откуда он узнал – и как ей самой передаётся от него это знание, но отчего‑то у неё кровь стынет в жилах. Что‑то мелькает в его глазах, в этих невероятных, невозможно зелёных глазах. У Россиль замирает сердце. Лисандр упирается ладонью в угол сундука.

Россиль шагает вперёд, нож давит на рёбра. Лисандр поднимается ей навстречу. Но как только он оказывается на ногах, Россиль вскидывает руку и не просто приподнимает вуаль, а полностью убирает её: срывает с головы и отбрасывает на пол.

И смотрит Лисандру в глаза – без какой‑либо преграды.

Россиль испытала это чувство лишь единожды, с тем мальчишкой-конюхом, но с тех пор минули годы, и, по мере того как взрослело её тело, вместе с ним росли и её страсти. Теперь они вспыхивают, распускаются пышным цветом, словно алые бархатцы. На следующем шаге Россиль бросается к Лисандру, и он ловит её руки в свои и накрывает губами её рот.

Поймав её в объятия, он крепко прижимает её к себе. Россиль обхватывает его за шею, опускает руку ему на загривок – у него мягкая кожа, как она и воображала, словно бархатистые розовые лепестки. Она приоткрывает губы, и Лисандр без тени сомнения погружается языком в её рот, словно появился на свет единственно для того, чтобы целовать её. Одной рукой он обвивает её талию, другой запутывается в её волосах и побуждает откинуть голову – он легко касается губами её подбородка и спускается поцелуями вниз по горлу.

Россиль скулит – она даже не подозревала, что способна издать такой жалобный, почти щенячий звук. Жар, свившийся в клубок внизу её живота, опускается всё ниже и глубже и наконец превращается в пульсацию между бёдрами. И тогда, словно это пульсирующее желание, пробившись наружу, передаётся другому, Лисандр крепко перехватывает её за талию, легко, ловко приподнимает и укладывает на постель под себя.

Он смотрит на неё сверху вниз, прямо ей в глаза. После такого не выжил ни один смертный. Волосы Россиль серебром рассыпаются по постели.

– Ты прекрасна, – шепчет он.

Неизвестное чувство заставляет её прошептать в ответ:

– Я странная. Неправильная.

– Нет, – возражает он. – Тебя принудили соответствовать форме, которая тебя ограничивает. И это тебе не на пользу.

Россиль не разбирает, где заканчивается колдовское принуждение и начинается он сам. Может быть, это её собственные слова просочились ему в рот. Одно мгновение она обдумывает эту виноватую, горестную мысль – но обнаруживает, что ей всё равно. Воздух в комнате напоен тяжёлой густой сладостью. Чем бы ни было это пламя, они горят в нём оба.

Лисандр вновь целует её горло, и Россиль непроизвольно откликается новым стоном. Ей стыдно так откровенно выражать свою потребность, поэтому она зарывается лицом в его плечо, заглушая звук его гладким кожаным коттом. От рта Лисандра у неё на шее наверняка останутся следы: гроздь синяков, фиолетовых с красными точками в местах, где кровь, не проливаясь, подступает близко к коже.

Россиль едва не начинает протестовать, поскольку это определённо выходит за рамки того, что позволит её муж даже в рамках выполнения его приказа. (Убей его.) Но прежде Лисандр расстёгивает её ожерелье. Стягивает украшение, и оно теряется среди простыней.

– Было так мерзко видеть его на тебе, – шепчет он.

Россиль отстраняется.

– Почему?

– Ведь это трофей из завоёванного Кавдора, да? Вопиющий символ гордыни твоего мужа – словно клеймо на тебе.

Она ощущает в себе достаточно смелости, чтобы взять его лицо в руки и наклонить к себе за подбородок.

– А что, если в нём не только чужая гордыня, но и моя защита? Оно словно мой щит.

Уголок его рта приподнимается в улыбке.

– Тогда я отдам тебе обратно твои доспехи, когда мы закончим.

Лисандр ложится на неё, вклинившись между её бёдер, заставляя её раздвинуть ноги. Он ещё раз целует её в губы, и её пальцы нащупывают завязки его котта, но ей не хватает времени распустить их до конца: почти сразу же Лисандр отклоняется от неё, касается губами впадинки над ключицей, следует ртом по линии лифа – нет, там нож, там нож, коротко паникует Россиль, но волны удовольствия смывают страх, – и наконец его голова ныряет меж её колен.

Он целует её бёдра, трогает её плоть, белую и мягкую от лёгкой жизни благородной дамы, и наконец достигает того места, где сама Россиль не осмеливалась касаться себя – во‑первых, потому что для женщины грешно самой, в отсутствие мужчины, доставлять себе удовольствие, и, во‑вторых, потому что она не хочет быть рабой собственной похоти, не хочет, чтобы желание делало её слабой. Она всегда считала, что нельзя доверять собственной телесной оболочке, что та предаст её расчётливый ум.