Легенда старого Чеколтана

Как я ни напрягал зрение, глядя по направлению Алешиной руки, ничего, кроме слепящей синевы неба, не увидел.

Я уже хотел было снова в кузов лезть, вдруг откуда-то негромкое позванивание струн донеслось и — песня. Мелодия плавная, немного грустная.

— Что это? — спрашиваю.

— Чеколтан поет.

— Пойдем послушаем!

— Ехать нужно, — ухватил Алеша меня за рукав. — Двух ушей мало, чтобы Чеколтана слушать. Чеколтан овец пасет — песни поет, домой идет — песни поет, дома сидит — песни поет. Всегда поет. Ему рот завяжи — все равно петь станет. Садись в машину, другой раз слушать будешь.

Пересекли мы долину. В самом низу ее — небольшое озерцо и рощица. Березы. Честное слово, березы. Настоящие, такие же, как у нас в Подмосковье. А кругом степь, нетронутая ковыльная степь. Алеша говорит, надо целину распахать. Он прав. Колхоз небольшой, хлеба сеют мало. Разводят, в основном, овец. Сколько земли гуляет! Правда, почвы здесь, как я успел заметить, щебенистые, но есть и чернозем.

На перевале снова постучал по кабине.

— Опять небо смотреть будешь? — спрашивает Алеша.

— Нет, — говорю, — только назад оглянусь.

— Одна минута стоять будем, мотор не глушу…

Перевал невысок, но с него так далеко видно — дух захватывает. Правее, за долиной — горы. Чем дальше, тем выше. Лесом одеты, но кое-где из лесной чащи каменные пики вздымаются — темные, грозные. И уже далеко-далеко, на самом краю земли и неба видны покрытые вечными снегами вершины — белки́, как их здесь называют.

Левее горы пониже. Светлые, безлесные. Они постепенно переходят в холмы, а те — в ровную степь. В степи то здесь, то там стоят курганы — могилы с каменными бабами на вершинах — я видел их, когда осенью сюда ехал. Хорошо бы покопаться в этих курганах.

Интересно, что долина, в которой наш улус стоит — он едва-едва виден с перевала, — окружена почти правильным кольцом гор. Что это — размытый гигантский кратер древнего вулкана? Или провал? Не знаю. В геологии я не силен.

Чу, Алеша зовет:

— Такой минута будет — в сто лет день не уберешь.

Верно. Задерживаю машину. Надо ехать. (Чтобы не забыть — ты пришли мне, пожалуйста, какую-нибудь популярную книжку по геологии. Если не найдешь, то учебник для вуза).

Помчалась машина с перевала вниз, в степь. В одном месте мы мимо могильного кургана проехали. Хотел постучать по кабине, но передумал: опять Алеша сердиться будет — опаздываем.

Да, Зоя, скажи маме, пусть не беспокоится: в июне я домой не приеду. Алеша хочет поступить в институт механизации сельского хозяйства, и я взялся его готовить. К сожалению, школьные знания порядком забылись. Не поленись, вышли учебники за девятый и десятый классы, они у нас, кажется, сохранились. Только посылай авиа. Найди также физику и химию для вузов. Вообще-то здесь нужно вечернюю школу открывать. Напишу об этом в районо.

Лена что-то не пишет. Послал два письма, в ответ — ни строчки. Понимаю: экзамены. Увидишь — передай привет. Целую маму. И тебя.

Ваш Николай».

* * *

«Здравствуй, сестренка!

Итак, на днях тебе исполняется двадцать два. Поздравляю, поздравляю, дорогая.

Ты права, пусть мама съездит в санаторий. Подлечиться, отдохнуть ей нужно. Сколько она, бедная, пережила! После гибели отца мы несмышленышами остались, да еще больная бабушка, и все на ее плечи. Деньги я завтра вышлю вместе с этим письмом.

На днях я, наконец, познакомился с Чеколтаном. Это настолько колоритная фигура, что трудно описать. Представь себе невысокого худощавого человека. На голове войлочная шляпа, похожая на остроконечный колпак, по бокам колпака наушники: сейчас лето, и они подняты кверху. Одет, ну как бы тебе рассказать, — пальто — не пальто, халат — не халат… Что-то вроде длинного, ниже колен, кафтана. Из-под кафтана рубашка выглядывает с широким отложным воротником, на ногах — сапоги на высоких каблуках. Подпоясан Чеколтан широким кожаным с медными бляхами поясом. К таким поясам раньше воинственные хагасы — как тогда называли хакасцев — привешивали сабли; у Чеколтана к нему привешены небольшой нож, какие-то мешочки, еще что-то.

Сам Чеколтан весь до черноты прокален солнцем, высушен ветрами. Волосы и на голове и в реденькой бородке совершенно белые. Смотришь на него, и невольно на ум приходит: «Может быть, он уже тысячу лет живет?»

Я спросил Алешу, сколько Чеколтану лет.

— Говорит — сто. Но Чеколтан давно уже так говорит, очень давно, — как всегда без улыбки ответил Алеша.

Чеколтан — человек-песня. Он поет всегда, всю жизнь. Сидит на корточках, положив на колени чатхан — небольшой ящичек со струнами, что-то вроде цимбал, тихонько ударяет по струнам камышовыми палочками и негромко поет глуховатым, по-старчески дребезжащим голосом. Если со школьниками я уже кое-как на местном языке объясняюсь, то Чеколтана почти совершенно не понимаю. Так, из полдюжины улавливаю одно слово, да и то не всегда. Пришлось к Алеше за помощью обращаться.

— О чем он поет? — спрашиваю.

— Обо всем. Что видит, о том и поет, что думает, про то и поет. Степь видит — степь поет, коней видит — коней поет.

— А сейчас?

Алеша прислушался. Начал переводить: