Легенда старого Чеколтана

Над тайгою, над гладью болот
Ветер северный тучи несет,
Застилают тучи наш дол.

Выше туч поднялся орел, —

Он у самых крутых высот
Совершает свой смелый полет.

Ну, а дальше, дальше всмотрись,

Видишь — горы взметнулись ввысь.
Как могучи они, гляди,
Как высоки они, гляди,
Подпирают небо они,
Закрывают солнце они.

Смел орел, но из них ни один

Не достиг этих снежных вершин.
Тучи там прекращают свой бег…

Но идет вперед человек.

Он идет, не зная преград.
Он идет меж немых громад.

Пусть грозят ему скал тиски,

Пусть грозят ему воды реки,
Пусть грозит ему скользкий лед,
Пусть усталость его гнетет, —
Человек шагает вперед,
Человек к победе идет!

И на пик, как на горло врага,

Вот уж встала его нога…

Много у человека дел, — поет далее Чеколтан, — нет им ни конца ни края. Сложи их все вместе — получится гора, выше самых высоких снежных вершин. Кажется, не только одной, многих жизней не хватит, чтобы сделать все задуманное. Но если ты не отступишь, если упорно будешь трудиться — познаешь радость от сделанного тобой, и силы твои умножатся.

Ясно? Запомни на всякий случай, в жизни пригодится.

Кончаю. Недавно ушел Алеша. Занимался всю ночь. Способный хлопец. По математике меня уж обгоняет. Я ведь проходил все это, а пока разберусь в учебнике, смотришь, он уже все понял. И с физикой у него хорошо. Только вот пишет пока с огрехами, и фразы не всегда правильно строит. Но ничего, подтянется. И поступит в институт, обязательно!

Приглашает меня завтра, впрочем, уже сегодня, поехать с ним в райцентр подобрать библиотеку для колхоза. Книг здесь полный шкаф, только тот, кто их подбирал, по-видимому, приключениями увлекался. Поеду. А пока нужно немного поспать. Светает.

До свидания.

Николай».

* * *

«Вот, Зоя, и не знаю, что тебе написать. Лежит передо мной конверт твоего письма. К почтовому штемпелю я машинально приделал чубчик, уши, глаза, растянул губы от уха до уха. Получилась милая смешная рожица с высунутым язычком. А мне совсем не смешно. Пустота в душе…

Ведь все в моей жизни связано с ней, с ее именем, и обо всем, что бы ни делал, я думал: а понравится ли это ей, а будет ли она этим довольна? Потому и учился, и работал ото всей души. А теперь вот словно сам себя потерял…

Больно. Больно и не хочется верить, что все это правда. Ведь я знаю, ты ни слова не солгала, даже, пожалуй, многое смягчила, и все же не верится. Не верится! Я продолжаю видеть Лену такой, какой она жила в моей душе…

Прости, не могу больше писать.

Н.»

* * *

«Извини, Зоя, что прошлое письмо получилось таким, ну, как бы растерянным, что ли. Уж весть-то ты мне сообщила очень неожиданную и, мягко говоря, малоприятную. Потому и писал я, по выражению древних римлян, куррэнтэ калямо — беглым пером, не очень обдуманно. Ведь я тебя, кажется, и не поздравил.

А ты меня, сестренка, удивила. Я-то голову ломал, с чего бы это Павлик ко мне такие дружеские чувства проявляет? Учились на разных факультетах, по любому вопросу имели разные мнения, спорили, и все же чуть ли не каждый вечер он приходил и просиживал до полуночи.

Не заметить такое! Опять же, с чего бы это он мне письмо прислал? Как он адрес узнал?

Что ж, поздравляю, уважаемая Зоя Васильевна, будущая Редкозубова. Желаю счастья, полдюжины сыновей, ну и, для симметрии, столько же дочерей. Что еще в таких случаях желают?

Да, может быть, ты его перетянешь на свою фамилию? А то захиреет род Булатниковых. Мне будет приятно иметь полдюжины Булатниковых-племяшей и полдюжины Булатниковых-племянниц. Впрочем, фамилии у племянниц — дело временное: поменяют.

Еще раз поздравляю. И, сказать по совести, завидую. Хорошо у вас, черт возьми, получилось!

Поздравляю с получением диплома с отличием. Молодец, сестренка, обогнала старшего брата. Так держать!

Лена, значит, сказала, что поговорка: «С милым рай и в шалаше» — не для нее и что всей романтике нехоженых троп она предпочитает хорошую московскую квартиру?

Сейчас я уже спокойнее все это воспринимаю. Вот еще раз перечитал письмо. Неужели все ее хорошее отношение ко мне только зависело от того, останусь я в аспирантуре или нет? Выходит так…