Легкий мужской роман

У нас появились некоторые проблемы. Увлеченные своим чувством, мы забыли Люськину завораживающую, пусть слегка измаранную блузку, положенную в пакет вместе с уже знакомыми читателю трусиками и, поверьте, не уступающим им бюстгальтером, в такси. С кем не бывает. Блузка и трусы, эта ажурная проза жизни… Нам было не до нее в тот момент, она стесняла наши естественные порывы. Люська в моей рубашке с мокрыми волосами бросилась на мой обнаженный торс, как лахудра с острова Пасхи (если там когда-либо водились подобные существа). Таксиста это не удивило. Все было нормально.

Но что было делать сейчас, ранним крымским утром под давно взошедшим солнцем? Без трусов еще, положим, куда ни шло, однако юбка смята, как маскарадная ветошь, блузка просто отсутствует. Говорю же, у нас были проблемы. Время, отпущенное нам судьбой на раздумья, мы ничтоже сумняшеся отвели для любви. Ее последние горячие капли мы исступленно делили пополам и никак не могли утолить жажду. Дубль следовал за дублем. Люська, будто зомбированный кришнаит, впилась в меня своими иконописными очами, обведенными темными кругами любви, и молитвенно постанывала, пребывая в дурмане непрекращающегося экстаза. Я время от времени целовал ее всю сухими губами, молча плакал и вновь припадал к очагу возбуждения. Откуда брались силы?

Это меня удивляло.

Ровно в 06.45 с Люськой произошло чудесное превращение, метаморфоза, как в сказке. Чудо, когда из кокона появляется роскошный махаон; но не меньшее чудо, доложу я вам, когда на ваших глазах ночная бабочка обращается в кокон. Она окаменела, равнодушно исторгла мой натруженный penis (пенник, как она успела его ласково окрестить, рожденный из пенно-морской стихии) двумя пальцами, словно некое инородное тело, невесть как очутившееся в ее интимных местах, молча и решительно отвела мои губы, молящие о поцелуе, спокойно встала с нашего растерзанного ложа и, ни слова не говоря, извлекла из пакета с моими вещами удивительно подошедшую ей футболку, между прочим, подарок Люськи 15. Движения экономны, точны, несуетливы. Словно делала она хорошо знакомое, рутинное дело, словно в нее вселился демон зла. Мои же шорты довершили облик спортивно озабоченной железной леди. Глаза ее отражали хорошо знакомый мне режим заботы. Я был выброшен из ее жизни, как помойный кот. Все. Баста. Ни сантимента более. Ариведерчи, синьор. Чао, синьорита.

Проклятая компьютерная эра. Куцые прагматичные душонки.

Стоп. Не будем заводиться, обсудим все спокойно. Беру свои слова назад. Ее можно понять, и я, надеюсь, понимал ее правильно: она защищалась изо всех сил. У нее были дети. Ей надо было быть дома. Точка. Обсуждать нечего. Любовь, конечно, превыше всего, однако обстоятельства могут быть сильнее любви. Это называется жизнь. И это был наиболее благополучный конец нашей сказки. Что тут удивительного?

И все же, не скрою, мне надо было несколько прийти в себя. Во-первых, я должен быть решить, удивлен я или нет. У меня было такое ощущение, что некоторым образом удивлен, хотя ситуация в принципе была банальной. Во-вторых, если уж я удивлен, то неплохо было бы понять, что меня так проняло, черт побери. На этих не вполне ясных для меня самого, противоречивых чувствах и ощущениях я незаметно отключился. Отошел в иную реальность, реальность дивного сна.

И снился мне шорох камышей, навевавший радостную сладкую боль. Все это неясное шептанье сопровождалось ощущением, которое можно назвать предчувствием предела. Я как-то сразу, единомоментно ощущал все зыбкие границы бытия. Я переплывал из ощущения в ощущение, как из тональности в тональность. В моем сне не было сюжета, не было мысли, а была негромкая симфония, которая странно родилась их шороха. Не было прамузыки и не было музыки, просто одно перешло в другое. Кстати, я готов поклясться, что моей медитации сопутствовала оригинальная музыка. Она была фоновая, не самостоятельная, не отвлекающая от ощущений, но поддерживающая и закрепляющая их. Как гениальная музыка гениального кино, не отвлекающая от созерцания. Возможно, музыка родилась непосредственно из ощущений. Ее как бы нет, а уберешь звуки – и кадры немеют. Причем, боковым слухом я не уставал поражаться свежести гармонии и нежности инструментовки. Никаких райских труб. Это было острое земное наслаждение. Я чувствовал себя тем, что называется «облако в штанах». Я плыл, перемещался, как Демон, и пронзительно трепетал от незримого присутствия Люськи 17 и еще кого-то, которая грустно сносила присутствие Люськи. Было похоже на то, что я открывал им душу, я был сама беззащитность и добро с красотой. Меня такого преступно было бросать, оставлять наедине с невыносимой легкостью бытия. И в тот момент, когда я начал эгоистически торжествовать в наглом мажоре, симфония покорежилась от фальшивой ноты.

Еще и еще раз – и я открыл глаза.