Легкий мужской роман

После краткого совещания, состоявшего по большей части из любезного обмена тостами, решено было плыть к ближайшему танкеру и брать его на абордаж. Что-то не понравился нам его агрессивный силуэт. Кроме того, в вину грекам вменялось подлое и умышленное предательство, жертвой которого пал Сократ. Против дерзкого плана невнятно протестовал один механик, по причине, как мне показалось, вполне уважительной: он не умел плавать, а Кристина интимно ржала, думая, что мальчики шутят.

Между прочим, широких штанов в легкомысленную клеточку она так и не сняла, ожидая, когда я отвернусь и полезу в море. Она смущалась, словно двадцать пять лет не легли между нами вечностью. Она не хотела обнажать своих бедер, несильно тронутых целлюлитом, и в то же время ревниво оттирала от меня бравую Линду, купальные трусики которой затерялись в раблезианской густоте плоти. В этот романтический вечер, очевидно, я должен был запомнить свою Кристину молодой и свежей. Как прикажете, мадам! Вот только выпью…

Жидкое золото луны мы честно делили на всех. К затее с танкером принципиальный Хельмут отнесся чересчур серьезно, и нам пришлось его сначала отлавливать, а потом укрощать.

– Глупая ты нерпа, – пыхтел я, измученный. – На кой хрен тебе греки? Они выродились в жалких негоциантов, которые торгуют вонючей нефтью; они утратили дух авантюризма.

– Найн, – энергичным контрапунктом противостоял мне упрямый тевтонец. Мне стало казаться, что я недооценивал подвиг Александра Невского. Эту скалу было не пронять. Я решил «подняться на штуки» и нейтрализовать его не мытьем, так катаньем.

– Хочешь, я научу тебя танцевать сиртаки? Тоже ведь, если разобраться, приобщение к греческой культуре.

– Сначала вино, потом сиртаки, – понял я из его тевтонского мычания.

Сказано – сделано.

Мы соединились, сплелись в круг и стали осатанело скакать, словно сатиры, выделывая лжегреческие па. Ханс явно спутал его с гопаком и время от времени пускался в замысловатую присядку. Похоже, в такой эстетически привередливой форме возносил он хвалу Посейдону за спасение его друга. Крутые груди Линды регулярно вываливались из купальника под визг Кристины, а Хельмут, не обращая на них никакого внимания, неутомимо топал, как русский бурый медведь средней величины, и рычал, как белорусский зубр. Прыгали огоньки на танкере и хороводом ходили звезды. Сама вселенная плясала под нашу дудку. Мы яростно доказывали всем, что мы молоды и полны сил. Очевидно, кто-то в мире нам не очень-то верил. Но мы не сдавались. Мы очень даже были способны постоять за себя.

На следующее утро я обнаружил рядом с собой пугающе нагую Линду, презревшую азы конспирации, столь необходимой в адюльтере: эта западница предательски храпела и раскинулась в позе, не оставлявшей сомнений в том, чем занимались мы, освеженные морем.

К вечеру я счел за благо отделиться от почтенных семейств, подыскав себе жилье с отдельным входом и собственным ключом.

Глава 10

Вот пишу я, малюю словесные портреты и пейзажи – и не покидает закоулки души моей, возможно, подленькая мысль: сумей проговорить я внятно то, что мучает меня, и никто бы не раскрыл книги, где изложено все ясно и просто. А там, где все запутано, где сам автор ногу сломит, возникает как бы глубина. И, между прочим, пропорционально глубине возрастает чувство собственной значимости. Чем дальше пишу – тем выше задирается нос мой: вот такой я загадочный парень. Зачем же рубить сук, на котором сидишь? Зачем саморазоблачаться? Кто тянет тебя за язык? Говори, чтобы скрывать свои мысли: это роман, а не исповедь.

Уймись, грусть. Вспомним бодрое. Были когда-то и мы рысаками (не убоимся пошлости). Кстати, две-три мысли по поводу старения. Физический аспект старости – вопрос спорный и для меня пока что (тьфу-тьфу-тьфу) не актуальный. Психологический аспект для умеющих думать – не проблема. А вот аспект мировоззренческий и обслуживающая его многослойная психология – это беда. Проблема. Мука.

Стоп. Как говаривал один думающий человек, доцент, у кого Господь хочет отнять разум, того Он награждает художественными способностями. (A propos: спустя два месяца после того, как я произнес эту, ставшую крылатой, фразу, я защитил докторскую диссертацию, а уже через год стал профессором. – Б.В. ) Роман – это невнятный психоанализ, бегство от себя. Так беги, дурашка. За мной, читатель. Обязуюсь больше не думать. Только живые картинки, синема и мистификасьон. Думайте сами, решайте сами.

Ну, вот, кажется, удалось справиться с приступом беспристрастного отношения к себе и переключиться в регистр поэтизации жизни. Сознание мое обволакивает туман, и я вспоминаю…