Леонид Бредихин

– Не переживай, Володя, прорвёмся. Мы же тебя не бросим, все будем рядом с тобой, так что не стоит переживать.

И согнав улыбку с лица, снова продолжил вполне официально:

– Мне важно, чтобы вы понимали – спрос за работу ШОТ будет именно с вас. Вам даются полномочия, вы сейчас абсолютно свободны в своих действиях, главное – результат. Школа должна работать. Сколько бы вы специалистов не привлекли для

решения проблем, и как бы они там не напортачили – спрашивать за всё я буду все равно только с вас. Это понятно?

– Понятно, Леонид Титович.

Теперь уже сам Владимир едва сдерживал улыбку. Таким оптимизмом повеяло от Бредихина, что сейчас Сурков действительно готов был горы свернуть. Стоит ли говорить, что из кабинета начальника он выходил, словно окрылённый.

Знал бы он, какие усилия воли потребовались его начальнику, чтобы улыбаться, шутить в то самое время, когда внутри всё кипело от обиды и возмущения! Опросы, чёрт бы их побрал! Заигрались в демократию, сначала выборы директора, теперь вот будем спрашивать мнение большинства, нужна ли та или иная служба. Уважая каждого вазовца, как личность, Бредихин всегда иронично относился к так называемой «толпе» – в ней нет индивидуальностей, в ней люди словно теряют способность к мышлению. Мнение толпы

– этим теперь руководствоваться заводу? Огромное предприятие, в котором все процессы взаимосвязаны, по сути, похоже на большой боевой корабль. Который может пройти сквозь огонь противника и мощный шторм, но погибнет, если вдруг потеряет способность координировать действия каждого члена команды. «Морской закон: за попытку бунта на корабле зачинщиков без суда и следствия – на рею» – вспомнилось вдруг из прочитанных в детстве «пиратских» романов. Выходит, на море проще, чем в бурном российском месиве, именуемом демократией? Кто из тех вазовцев, кто требует «выкинуть за борт» ИТР, ведает, что творит? И как достучаться до их сознания, что без службы труда постепенно разладится весь производственный процесс, что без координации и управления действиями каждой отдельной бригады вся их, отдельно взятая, работа теряет смысл?

О том, чтобы закрыть Школу, Бредихин даже и подумать не мог. Она была нужна во все предыдущие годы, а сейчас, когда на завод уже начали приходить первые выпускники вузов перестроечного «разлива», её значение выросло стократно. И в советское-то время экономические вузы выдавали, прямо скажем, «полуфабрикат» специалиста, над которым ещё немало приходилось потрудиться, чтобы довести до готовности. Тем более, что ни в одном вузе СССР система ВАЗа не изучалась, о ней говорилось разве что в порядке факультатива, мельком – поскольку нигде, кроме ВАЗа, так и не начали применять её в полном объеме. Так что, настоящим специалистом, способным плодотворно работать в БОТиЗе производства, молодой инженер по труду становился только после девятимесячной учебы в ШОТ.

Именно из выпускников ШОТ формировался кадровый резерв, из которого потом поднимался вверх по карьерной лестнице уже не один нынешний крупный вазовский

руководитель. Лишить УОТиЗ этого элемента, превращающего всю систему в самовоспроизводящуюся, дающего постоянный импульс для движения вперед? Ни за что! Бредихин невольно вспомнил, как упорно на всех встречах и заседаниях, при любой аудитории Каданников отстаивает «Фонд развития» – деньги на «десятку». Горячие головы из СТК, профкома (не говоря уж про рядовых рабочих) нет-нет, да и требовали урезать расходы на этот мифический автомобиль. «Нужен ли он? У нас и «девятки» влёт уходят!», - говорили многие, прикидывая, на сколько рубликов удастся прибавить зарплату, если «зарубить» финансирование. – «Мы же не деньги проедим, мы своё будущее про… м!» – грубовато обрывал такие рассуждения генеральный. Время показало, как прав был Владимир Васильевич: именно на «десятке» АВТОВАЗ успешно проскочил тот жуткий период, когда окончательно рухнули последние промышленные монстры, выжившие в «перестройку», потому что, в отличие от ВАЗа, тупо «проедали» всю прибыль, не думая о завтрашнем дне, понадеявшись на вечное русское «авось».