Лес Гримм

Образ моего отца, безжизненного после перенесенных страданий, – это мучение, которое я похоронила глубоко внутри себя. Я никогда по-настоящему не оплакивала его. Я не могла погрузиться в горе, иначе у меня бы не осталось места для надежды на спасение последнего оставшегося у меня родителя. С которым я наконец воссоединилась сейчас.

– Я вспомню, что потеряла, когда снова усну, – бормочет мама, наконец отвечая на мой вопрос. – Это придет ко мне во сне. Именно поэтому мне нужна твоя помощь.

– Но я не могу… У нас нет времени на сон. – Часы моей жизни скоро перестанут тикать, и я не стану тратить на это ни минуты, которые у меня остались.

– Пожалуйста. – Ее глаза наполняются слезами. – Я больше не могу вынести эту муку. Я не спала три года.

Три года? Она, должно быть, преувеличивает. Но сомнения скручивают меня изнутри, когда я замечаю темные круги под ее поразительными глазами, покрасневшие белки и отчаянный, почти безумный взгляд, которым она смотрит на меня.

– Как я могу помочь тебе уснуть? Ты хочешь, чтобы я спела колыбельную, расчесала волосы или…

– Мне нужна твоя кровь.

Я отступаю на шаг. Отдергиваю руку.

– Кровь?

– Всего лишь капля, – быстро добавляет она.

– Но как моя кровь поможет тебе уснуть?

– Красный – это магия. – Она повторяет слова, сказанные мне минутами ранее. – Он ответ на все.

Но магия не в цвете, а в колокольчике. И эта магия не в моей крови, как у Фиоры. Даже если бы это было так, сила красного колокольчика – это всего лишь один из видов магии, точно так же, как магия бабушки – другой. Магия цветка может многое: защищать людей и даже пробуждать землю и наделять ее силой, согласно стихотворению Олли. Но это не лекарство от всех болезней. Она не может вылечить бессонницу.

Я делаю еще один шаг назад.

– Я не знаю.

– Умоляю тебя. – Слезы текут по ее лицу, кожа на котором потрескалась и болит от чрезмерных рыданий. – Пожалей незнакомку.

Но она не незнакомка. Она моя мама. И именно потому, что я знаю ее и люблю, я не решаюсь дать ей то, что в конце концов не спасет ее. Вместо этого это приведет ее в еще большее отчаяние. И за этим отчаянием, за этим безумием скрывается зло проклятия, точно так же, как и за всеми другими Потерянными. Если я не буду осторожна, я подолью масла в огонь того зла, о котором предупреждала меня бабушка, и мама станет злобной и смертельно опасной, ее невозможно будет убедить когда-либо покинуть этот лес, точно так же, как Фиора и Зола стали кровожадными, и им невозможно помочь.

– Дай мне каплю, – просит она. – Это все, о чем я прошу. Эта капля позволит мне уснуть на одну благословенную ночь.

Я переминаюсь с ноги на ногу. Мне не нравится видеть ее грусть. Это совсем не похоже на то радостное воссоединение, которое я себе представляла.

Возможно, я могу помочь ей. Возможно, в этом мире есть магия, которую я пока не понимаю, магия, которая выходит за пределы леса, красного колокольчика, гадальных карт и Sortes Fortunae. Магия, которая сильнее и глубже, которая связывает мать с дочерью, а нас обеих – с бабушкой, чью магию я понимаю лишь поверхностно.

Может ли магия исцелять?

Я выпрямляюсь, хотя от этого боль в спине становится еще сильнее.

– У тебя есть нож?

Мамин рот медленно изгибается, обнажая зубы. Ее резцы стали длиннее и острее, чем я помню.

– Нет… но у меня есть веретено, веретено от прялки.

Глава 37

Мама берет меня за руку и ведет к дальнему краю кровати, где за балдахином, усыпанным шиповником, спрятана прялка. Она такая же древняя и потрепанная, как и кровать, и это одна из последних вещей, которые я ожидала увидеть в замке, который когда-то был могучей крепостью. Это место, должно быть, давало приют не только солдатам и воинам.

Прялка старая, но она похожа на ту, что мама когда-то использовала в нашем доме. Пока бабушка читала нам сказки у потрескивающего камина, я расчесывала шерсть, скатывая ее в мягкие клубки, а мама пряла из них тонкую пряжу.

В отличие от колеса в нашем доме, это колесо, как и большая часть замка, увито плющом и шипами. Вокруг веретена обвивается колючий стебель с единственным красным шиповником, цветок раскрывается в двух дюймах от заостренного конца веретена. Оно действительно выглядит достаточно острым, чтобы пустить кровь.

– Ты все еще прядешь? – Я украдкой бросаю взгляд на мамино платье из цветов. Я знаю, что ответом должно быть «нет», но не перестаю удивляться, почему она выбрала именно этот предмет среди других в этом замке в качестве инструмента для забора крови. Где-то здесь должен быть арсенал. Неужели внутри не осталось никакого оружия?

Мама не обращает внимания на мой вопрос. Она встает позади меня и поднимает мою руку, направляя ее легким толчком.

– Все, что тебе нужно сделать, – это дотронуться пальцем до веретена.

Возможно, она выбрала прялку, когда все еще помнила о доме, обо мне и поняла, что ей следовало бы сплести побольше пряжи, окрашенной в красный цвет, для своей собственной накидки, а не только для моей. Теперь это воспоминание, похоже, свелось к потребности только в красной крови.