Лесная сказка

— Ничего, если не придем на Нельву, — рассуждал Клепа, зажав между колен мятый армейский кан. — Главное, от городской возни оторваться. Ей, — он кивнул на Никуню, которая поварешкой раздавала щедрые порции гречневого варева, — в любой момент отгулы, а мне — попробуй вырвись… большой проект, — он зажмурился, вылизывая ложку. — Нет, прочь от неумолимой поступи прогресса, — я пас, мы люди маленькие, нам бы что-нибудь осмысленное. Не знаешь, куда спрятаться от дерзаний родины… не люблю эти великие стройки с рытьем тоннелей на другую сторону земного шара. Вечно начинается: то реки в одну сторону повернем, то обратно… Прислушаться надо… а не громоздить Хеопсовы пирамиды. Человека надо видеть за титаническими свершениями — нормального, черт подери, человека… Большой кусок не сожрешь — себе дороже, поперек глотки встанет…

Он шевелил усами, и Никуня с любовью таращилась на супруга, заранее соглашаясь с каждым его словом.

— Чего проще, — фыркнула Тюша. — Меняй работу, и дело с концом.

Клепа помотал патлатой головой.

— Все равно будет какой-нибудь глобальный проект с большой буквы, — процедил он. — Преобразование тайги… тундры… надоело.

Мимо прошел Герыч, рискованно поигрывая топором. Ловко поставил на пень чурку, которую расколол коротким ударом. Покосился на Клепу иронически.

— Убегать от действительности — это тупик, — произнес он назидательно. — Это, Клепа, затягивать себе петлю на шее — не выход. Пока ты речку слушаешь, кто-нибудь такие проекты замутит, что вернешься к другой действительности… в другой мир. А на меня не смотри: я отдыхаю эпизодически, — он покачал квадратной головой. — Надо расслабляться в хорошей компании… но жизнь — не вечный комфорт. Ты хочешь, Клепа, чтобы прямо в сказку попал.

Он кинул швырок в костер, который обжег бересту, обвив ее пламенем.

— Зачем жить, чтобы мучиться и плеваться, — сказал Клепа. — Мазохизм какой-то.

Он улыбнулся Никуне, и стало понятно, что их отношения — именно сказка, так что он, изнеженный, не понимает, отчего у кого-то должно быть иначе.

— Он же член партии, — ядовито сказала Кира. — Мировоззрение передовое.

— Дело не в партии, — проговорил Герыч беззлобно, но твердо. — Главное, чтобы никто с фланга не обошел. Находиться в обойме, держать руку на пульсе…

— А нос по ветру, — вредничала Кира.

— Нос — по ветру, — согласился Герыч, послушно улыбаясь во весь рот. Улыбка у него была некрасивая, но искренняя. — Сегодня партия, завтра — другое…

— Значит, в коммунизм не веришь? — комично ахнула Кира. — Ты меня пугаешь.

— Такие нами руководят, — буркнула Тюша. — Сами не верят ни черта.

— Ты лицемер, Герыч? — усмехнулся Помор с такой подспудной злобой, что Клепа поспешил разрядить обстановку:

— Герыч эпатирует, — сказал он примирительно. — Мы все равно его любим, — Герыч, мы знаем, ты не такой. Ты правильный человек — ты даже не куришь…

Безропотная Никуня привычно, словно на вечном дежурстве, собрала посуду и, закусив стебель сурепки, отправилась к роднику, где забренчала и загремела котелками и мисками. Брахман, перебирая струны сильными, как проволока, пальцами, наиграл на гитаре прихотливый мотив — оказалось, что он знает музыкальное ремесло лучше Кэпа, который только бряцал аккордами, — но потом гитару перехватил Кэп; к нему сразу притянулись все взгляды, и он под лирическое потрескивание костра запел, а Борис, ежась от электрических волн, которые терзали взбудораженные нервы, снова попал под изматывающий гипноз. Он смотрел на гладкое лицо Кэпа, на его мерцающие, как угли, глаза и непритворно бредил, что перед ним доблестный, простосердечный и безгрешный человек, и каждое его драгоценное слово целительно для израненной души… но все равно ему не уйти от возмездия.

Потом Кэп положил гитару, все занялись тентом, а страдающий у палатки Виктор Иванович хрюкнул:

— Господи — мышата… ежики… чижики… пыжики… Взрослые люди — с бабами спят… а поют чушь какую-то.

Игорек наклонил голову с иронией.

— Твой приятель Николай Христофорович не то отчебучивает, — процедил он. — Лепит лабуду, аж слушать тошно, — и ничего… масштабный русский поэт.

Виктор Иванович встрепенулся — даже слезы навернулись на его воспаленные глаза.

— Это работа! — воскликнул он. — Все понимают, что не всерьез — халтура. Человек деньги зарабатывает, он мерзавец — но не дурак… а эти дурачки — искренне…

Вернулась Никуня с посудой, и девушки заспорили, идти за грибами или, держа в памяти медвежий след, посидеть в лагере, — но без дела было скучно, а игра в города быстро надоела; поэтому решили выдвинуться, но недалеко. Скоро брезентовые спины и резиновые сапоги скрылись в зонтичной поросли, а в тихий лагерь прилетела чистенькая, как игрушка, голубокрылая сойка — облюбовала трухлявый пень и энергично закопалась в щепках. Борис нашел крепкую, пригодную для леса палку и, подсев к костру, приводил ее в порядок. Содрав кору и срубив утолщения, он вырезал на рукоятке нечто похожее на голову. Пока он работал, к костру подобрался Виктор Иванович, которого все била дрожь. Протянув к огню трясущиеся руки, Виктор Иванович заныл: