Лесная сказка

Он недобро посматривал на командира и с отвращением обнаружил, что почти любуется чеканным лицом, на которое пламя бросало тени, создавая красивую лепку и подчеркивая молодые глаза в контрастном рисунке морщин, явленных скупым освещением. Накачанная рука обнимала гитару, с которой Кэп не расставался по вечерам.

— Как тебя отпустили из командировки, Кэп? — сказала Тюша — задумчиво и будто не веря, что ей так повезло. — Только и слышишь: работа, работа…

Кэп не удостоил легкомысленную Тюшу взглядом.

— Работа и есть, — проговорил он очень серьезно и веско. — Повезло, что объект закончили: сидели там крепко, серьезные были люди… тигры, а не люди… был соблазн прокуратуру подключить и не валандаться. Что им наши акты — чистое детство, они бумажками подотрутся, скорее нам нужнее — задницу прикрыть.

— Искренне не понимаю, — прокомментировал Клепа. — Как зазубрить эти допуски… припуски… а он их все знает.

— Пойми, — подтвердил Кэп с молитвенной дрожью в голосе. — За допусками и припусками видно людей. Смотришь, что нарушили, и сразу — и картина рисуется, и характер понятен. Бетон не тот, арматура не та, документацию похерили, щебень не тот заложили… а видно игру — украли, продали, на собственную дачу извели. Людей — видно, а люди бывают… интересные.

— Все это полезно для общества, но я бы не смог, — скривился Брахман. — Понятно, ты на природе отдыхаешь от нашего дурдома… и от этих интересных людей.

Кэп покачал головой.

— От людей не устаю, — сказал он с почти детской улыбкой. — Устаю от инфраструктуры… от вранья. Здесь вранья нет… видно, что человек — животное. Ест, болеет, любит… выживает в лесу. Поэтому гитара, — он прокатился пальцами по грифу. — И Лимкины рисунки, и Кирины стихи… Для миража, для атмосферы — как этот дым… животным быть не хочется. А хочется быть человеком и, черт дери, именно здесь культивировать человеческие качества… чтобы самому потом, черт дери, не отравиться — тем, что сам в себе вырастил.

Никуня вдруг с улыбкой обратилась к Борису.

— Пусть механик расскажет о технике, — предложила она. — Он все молчит… ты загадочный человек, механик.

— Пусть о родителях расскажет! — заявил Виктор Иванович эстрадным голосом, словно читал со сцены юмореску и рассчитывал на смех в зале. — Кто папа, кто мама…

Все заулыбались, а Борис покачал головой. Он встал и пошел к роднику, убегая от тошнотворной Кириной декламации, и чуть не налетел в темноте прямо на Лиму — отшатнулся, ожидая от странной девушки любой выходки, но Лима, казалось, не узнала Бориса.

— Ненавижу, — проговорила она, обращаясь в никуда. — Увидите: я буду лучше всех… и еще полюбуюсь на ваше ничтожество!

Решив, что неблагодарная ученица костерит маститого учителя, Борис покачал головой и проводил глазами, как ожесточенно она стирает и вытаптывает до основания рисунки, поправленные драгоценной рукой Виктора Ивановича.

Неясное светлое пятно над кронами было мутно, без единой звезды. Стало сыро, Бориса пробрала дрожь, и он приуныл, представив, как завтра их команда потащится по дождю через мокрый лес.

Кто-то назвал его по имени, и рядом оказалась Галя, которая ласково посмотрела на него из-под капюшона зовущими глазами; девушка многозначительно улыбнулась, поманила Бориса пальцем и пошла по еле заметной тропинке, лавируя между стволов, отбрасывающих на травяную подушку черные тени.

Сжав в кулаке свисток, Борис следовал за ней, держа взглядом засученные штанины и покатую спину. Потом спина замерла. Сюда не долетали голоса от костра, и слышалось, как стонут кроны над головой и как хрустит валежник. Борис шагнул вперед, напрягая глаза в темноте, которая сделалась кромешной, так что ничего в густом, хоть режь ножом, мраке нельзя было разобрать, — потом остановился, еще надеясь, что звук, который доносился из леса, окажется эхом их шагов, но тихий хруст не смолкал, а доносился отчетливо, то возникая, то стихая, словно затаиваясь.

— Вдруг правда, — пробормотала Галя, закусив завязку от капюшона. Она не сказала слово "медведь", но Борис его угадал.

— Стой здесь, — велел он, засветил фонарик и, пожалев, что не захватил новую палку, раздвинул орешник, тряся кусты, чтобы прогнать ночующих в траве гадов. Стволы выступали на дороге как живые; наконец Борис, напрягая ухо, засек, откуда звук, и гаркнул, чтобы пугнуть как следует, если это зверь, — и спросить, если это человек:

— Кто тут? Что надо?

Его фонарик заметался по подлеску, как слепой, — и чей-то голос попросил:

— Убери свет… я тебя не знаю.

Что-то скрипнуло, и Борис разглядел усатого невысокого парня, возникшего из-под еловой лапы. Парень выглядел смирно, но Борис снова пожалел, что не взял палку.

— Лимка с ним? — спросил парень и, мучительно сглотнув, закрылся рукавом от фонаря. — В глаза…

Это болезненное "с ним" прозвучало в душе Бориса так живо, что в голове щелкнул рубильник, и сразу встала картинка, как Виктор Иванович голосит посреди вокзальной площади: "Кто кого ищет?", и как Тюша кривится на неведомого Лиминого мужа.