Лесная сказка

Собеседник повернул к нему лицо, и в белесых глазах сверкнула ненависть, хотя внешне закаленный Брахман, который не замечал холода, казался спокойным как статуя. На блестящие от пота развитые бицепсы легла паутина, свисающая с розеток лопуха.

После паузы Брахман проговорил приглушенно:

— Власть виновата, что собой я могу быть только в лесу… и читать книги, какие хочу. А там в любой момент отберут, потому что кто-то запретил. Меня долго учили думать, чтобы в итоге я стал идиотом. А Витя вроде и пострадал от власти, но неизвестно… — Бориса изрядно нервировала злоба, которая бурлила в тихом, но страстном голосе. — Кого угодно вместо этого подарочка. Хоть бы Кэп бывшего своей мадам взял — я даже на это бы согласился.

Заявление было такое неожиданное, что Борис некоторое время приходил в себя. Он даже заподозрил, что раскрыт, — но Брахман снова опустил веки и задрал голову, приняв на лицо древесную пыль.

— Что за монстр? — спросил Борис севшим голосом.

— Классический кретин, — поведал Брахман. — То забыл жену на вокзале… то сбагрил в больницу на операцию и загудел на неделю, хоть помирай…

Лиственная тень колыхалась на его розовом лице. Ядовитые ягоды волчьего лыка предостерегающе горели в зелени, и Борис снова онемел, подумав, что спятил, либо все-таки ошибся, и этот Кэп — другой Кэп: двойник с женой, которая не имеет к Борису, далекому от грехов, в которых его обвиняли, отношения… Но однозначный идентификатор — "Песня про мышонка"… нет, ошибки быть не могло.

Оторопелый Борис шагнул вперед, раздвинув хрустящий сухостой, вокруг которого вились мухи. За ломкими стеблями оказалась лужа, окруженная слизью с росчерками водомерок, — родник, где брали воду для чая. По краям торчали хвощовые ершики, а в стороне на сохлой глине красовался размытый отпечаток, при виде которого обиды вылетели у Бориса из головы.

— Кэп, иди сюда! — закричал он.

Пока Кэп степенно пересекал местность, он не сводил глаз с медвежьего следа с разведенными пальцами и ушедшими в грунт когтями. Командир перемахнул через бревно, и Бориса физически обожгло присутствие ненавистного ему человека.

— Медведь пил! — гаркнул Кэп хладнокровно, будто медведь, бродящий рядом с лагерем, был рядовым эпизодом в порядке вещей. Он тряхнул гривой и повернул обратно, раздавая по дороге пояснения:

— Давний след… и меньше всего он рвется к человеку — не самоубийца. Особенно если запах собаки или ружейной смазки… Достаточно Джерри: он собаку считает за волка, а волки стаями… а от стаи он не отобьется, если что. Вообще у Марыги не его территория — если забрел, случайно…

Кэп потрясающе влиял на друзей — все успокоились, будто в медвежьем соседстве не было ничего экстраординарного, а Борис, наблюдая легкомыслие, с которым командир относится к чужим судьбам, твердил себе, что этого человека необходимо остановить. Возвышенные мысли были приятны. Он вернулся к костру, разглядывая, кто чем занят, — не хватало Лимы, и рисунки у пня, где девушка сидела вчера, кто-то стер, словно уничтожал умышленно.

Повизгивая, Тюша отмахивалась от осы, которую Помор в итоге с ювелирной точностью перерубил пополам — ножом. Вкусные ароматы разбавляли дымную гарь — Никуня варила в самодельном котелке, видимо, смастеренном где-то на заводе, гречневую кашу с тушенкой. Виктор Иванович отпил чая из кружки, которую ему поднесла Галя, и демонстративно, шутовски вцепился как клещ в ее руку:

— Галчоночек… не оставляй меня.

Галя сморщила нос, но покорилась, когда Виктор Иванович приладил ее пухлую руку к своему потному лбу. Выпад был рассчитан на Бориса, но вместо него оскорбилась Кира, которая оттолкнула Галю от больного и, засучив рукав олимпийки, самостоятельно ощупала его лоб; потом Борис услышал, как горячо она убеждала Кэпа, что больному нужен покой, а Виктор Иванович, в свою очередь, подал голос, уверяя собравшихся, что стоит ему выпить пару таблеток аспирина и прогреться под одеялом, как его изношенный организм воспрянет. Но девушки явно обрадовались, что планы изменились, — им не улыбалось брести с грузом на далекую Нельву.

— Марыга-барыга, — возвестил Виктор Иванович, прихлебывая чай.

— Лечись, Чудо… — бросил Помор, который, кажется, более других жалел, что пятнадцать километров в день по лесным тропам с рюкзаком за плечами откладываются на неопределенный срок. Ему, коренастому и выносливому, хотелось постоянно нагружать мускулы и вкалывать до седьмого пота.

С легкой руки Киры к Виктору Ивановичу приклеилась кличка "Чудо", и сам Виктор Иванович не возражал, что его так нарекли.

К позднему завтраку повлажнело; воздух отдавал прелыми листьями. Небо затянула облачность, и в жемчужном свете карнавально проступили благородно-коричневые стволы сосен, которые окружала крупка листьев ольхи. В кронах с натужным воем пронесся ветер, и опять стало тихо.