Летучий корабль

Потрясенный Павел узнал, что дело касается Михаила Сапельникова и что говорят о его друге и коллеге — Никите, который накануне застрелился из собственного табельного пистолета. Пока Павел, ощутив прикосновение недвусмысленно дохнувшей угрозы, припоминал телефон Михаила, ему представилось Никитино светлое, здоровое лицо с плавной линией подбородка и вспомнились солнечные окна столовой, где еще не подозревали о подбиравшейся к "Витязю" беде. Он с большим трудом собрался с мыслями, записывая Верины наставления. Казалось бы нормой, произойди трагедия с кем-нибудь из бизнесменов, — но человека погубила законопослушная работа, и это означало, что тень опасности легла на простое обывательское существование: его, Лиды, родителей и даже маленького Васи. Вечером, набрав Михаилов номер, Павел угодил в эпицентр скандала: трубку взяла Михаилова жена; на фоне ее склочного голоса звучали переходящие в ультразвук домашние страсти. Убедившись, что Михаил в добром здравии, — по крайней мере, в силах, достаточных для семейных баталий, — Павел повесил трубку.

Их коллектив размели по отделениям, и Павел даже не накрыл прощальную поляну, — разыскав Костю Драгинова, он отдал начальнику бутылку спирта. Потом он плелся по территории "Витязя", провожая глазами приговоренные кем-то к гибели стены, окна и трубы, силился проникнуться значительностью минуты. Он внушал себе, что в судьбоносный момент в его душе проснется что-то трепетное, но на деле он видел, что "Витязь" уже умер, и хотелось одного — убраться с руин и не возвращаться обратно.

Утром он приехал по адресу, который ему указали, и, сидя в отремонтированной комнате, изучал объявление, прикрепленное к импортной штукатурке. Бумажка с принтерными буквами сообщала: "Настоящим приказываю: за курение в туалете наложить на Волобуева Александра штраф в размере 100 (ста) долларов", — а внизу курчавилась вдохновенная подпись. Сердце Павла заходилось от радостного предчувствия, — и, сидя напротив приказа и грезя о стодолларовой зарплате, он так разволновался, что уже суеверно отгонял надежды, боясь разочарования.

Потом его отвели в опрятную комнату с тремя столами, из которых было занято два: одно — молодым человеком Павловых лет, второе — миниатюрной женщиной. Сослуживцев представили: Платон, Нина. Новичок мало заинтересовал Нину, которая мельком улыбнулась, показав белоснежную эмаль зубов (Павел вспомнил о своих, мучительно ноющих); Платон уделил соседу больше внимания. Он был затянут в темно-синий костюм из ткани, похожей на кримплен, в котором щеголяла Анна Георгиевна, когда Павел учился в младших классах. На Платоновом лацкане красовался значок МГУ, — увидев узнаваемый ромбик, Павел решил, что Платон окончил какой-нибудь блатной факультет — экономический, журналистику или международное отделение географии.

— Знаешь, чем мы занимаемся? — спросил Платон миролюбиво.

— Нет, — ответил Павел. Ему было все равно, чем занимается фирма, где курящим в туалете раздолбаям платят больше ста долларов.

— Классический объект торговли, — поведал Платон. — Можно сказать, ее символ. Сахар. На герб торгового сословия можно помещать мешок с сахаром… знаешь почему? Он гигроскопичен — товар сам обманывает покупателя. Достаточно открыть пакет, он наберет несколько граммов. И в советские времена он был безопасной кражей. На фабрике "Большевик" дежурили дружинники и хватали расхитителей, которые волокли мешки с сахаром, самый оптимальный вариант, — знаешь, почему?

— Нет, — признался Павел, неслышно поправляя выражение "самый оптимальный". Платон гарантированно не имел отношения к точным наукам.

— Уголовная ответственность за кражу начиналась от пятидесяти рублей. А сахар стоил девяносто четыре копейки, то есть за пятьдесят килограммов — сорок семь рублей.

Потом Платон и Нина ушли обедать в столовую, а Павел остался, жуя принесенный из дома бутерброд с салом. Возникла сонная, благоухающая духами секретарша в чем-то вроде набедренной повязки и сообщила, что компьютер купят завтра, а пока что Платон расскажет ему о его производственных обязанностях.

Потом к Платону пришли в гости двое молодых людей в мешковатых костюмах. На столе что-то брякнуло, и скосивший глаза Павел увидел гладкий пистолет. Нину рисковая забава не интересовала — она, выставив из перламутровых напомаженных губ кончик язычка, преспокойно читала бумаги.

— Что скажешь, специалист? — похвастался круглолицый, обращаясь к Платону.

Очевидно, тот числился знатоком оружия.

— Смотрите, какая культура, — отвечал Платон. — Ведь до Первой мировой сделали, — а у нас даже украсть не смогли… войну встретили с убогим "Токаревым". Что говорить, — до сих пор винтовки Мосина на складах лежат! Когда в Молдавии склады после нашей армии разгребали, ужаснулись — там этого добра!..

Гости дружно закивали головами; даже Нина, не отвлекаясь от бумаг, состроила многозначительное лицо.

— Так во всем, — хорохорился Платон. — Картонные пушки, картонные танки, картонные самолетики… Самолеты — вообще позор. В войну аукнулось… нахлебались.