Лягушки

– Я узнал вас, – сказал Ковригин, – у меня хорошая память на голоса. Какая же у вас необходимость?

– Мне нужно переговорить с вами.

– Хорошо, – сказал Ковригин. – Завтра сможете?

– Смогу.

– Где?

– Там, где мы с вами виделись в последний раз.

– В какое время?

– В то самое, в какое я пропала.

– Понял.

– Нет. Если можно, часа на три раньше.

– Можно, – сказал Ковригин.

– Поздравляю вас, Александр Андреевич, – сказала Хмелёва, будто бы с обожанием слушателя, – и Наталью Борисовну, конечно. Сегодня в трёх газетах читала уважительные интервью с ней и позавидовала и вам, и Наталье Борисовне. Всё. Я и так вам надоела…

Где-то на неведомом расстоянии от Ковригина мимо Хмелёвой прошёл троллейбус, и разговор прекратился.

Свиридова вроде была занята своими бумагами, но то и дело взглядывала на Ковригина в напряжении.

– Кто? – спросила Свиридова, а в глазах её было обещание пыточной дыбы для Ковригина, коли пожелает уклониться от ответа. – Лоренца? Почему ты не дал мне трубку?

– Не захотел и не дал, – сказал Ковригин. – Но это не Лоренца Козимовна.

– А кто?

– Хмелёва, – сказал Ковригин. – Восхищена твоими интервью в трёх газетах.

– Не ври! – покачала головой Свиридова. – Вы с ней о чём-то договаривались.

– Она явится поговорить со мной. Видимо, возникли какие-то проблемы.

– Куда явится?

– Как я понял, сюда. И опять же, как я понял, завтра часов в двенадцать.

– Ковригин, не шали. Я, пожалуй, скажусь больной и не поеду в Синежтур. Ты ведь можешь вспыхнуть, не ты, а ложные чувства в тебе, как сухая стерня. Не балуй. А то повешусь!

– Посмотрим, – сказал Ковригин.

– На что ты посмотришь? На меня в петле?

– Посмотрим и увидим, – сказал Ковригин.

67

Утром, утомлённый ночными забавами, Ковригин спал, но в дремоте слышал, что Наталья ведёт какие-то телефонные разговоры, смысл их для него картинами сна то и дело искажался, а потому и был недоступен.

Потом он услышал, что Наталья поволокла второй чемодан из Гуандуна на кухню и там принялась потрошить его нутро.

– Так, Саша, – Свиридова появилась в спальне энергичная, в сборе (сказано историком о Екатерине Великой: «Всегда была в сборе»), спросила:

– Что тебе приготовить на завтрак?

– Ничего, – сказал Ковригин. – Сам заварю чай. Есть вафли.

– Нет уж, – заявила Свиридова, – у нас теперь в соответствии с нормами гражданского брака должно быть совместное кормление.

– Какое ещё совместное кормление! – возмутился Ковригин. – С чего это оно быть должно?

– Я шучу, Саш! Я шучу, – поцеловала его Свиридова. – Просто я хочу приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. И поднять тебя хочу. Вот-вот может прийти твоя подруга Хмелёва, и в каком виде ты её встретишь?

– Сколько времени? – встревожился Ковригин.

– Одиннадцать, – сказала Свиридова. – Я уже в газетные киоски выходила, а их вблизи вас нет, только вблизи мэрии и нашла. Газеты на кухне. Взгляни на них.

Ковригина, естественно, взволновала мысль о том, каким он будет открывать дверь Хмелёвой (её Марина раскачивала в нетерпении страсти створки ворот калужской крепости, требуя встречи с человеком, прозванным Тушинским вором), не в тренировочных же брюках с белыми лампасами? Удивил Свиридову и вышел на кухню в строгом синем костюме да ещё и с красной бабочкой вместо галстука.

– Ну, ты даёшь, Ковригин, – сказала Свиридова. – Только побриться забыл.

Ковригин спешно, даже судорожно как-то, побрился.

– Хорош, – оценила Свиридова. – А вот в газетах ты не так хорош.

Газеты были легкомысленные, но не вульгарные, работали в них девушки, главным образом лет двадцатитридцати. Их взгляды на жизнь, политику, искусство, литературу были единственно верными, они, будучи иронистками, объясняли непросвещённому люду, коему вряд ли бы удалось одолеть фейс-контроли разных сортов, суть ценностей элитного вкуса, многое и многих пощипывали, правда, главных мандаринов страны почти не трогали. Внимательно вникнуть в публикации с упоминаниями Натальи и его Ковригин не смог, мысли о приходе Хмелёвой волновали его. И не его одного. Теперь было понятно, что волнуется и Наталья, и вся её утренняя суета с телефонными звонками, походом за газетами, разборкой чемодана, необходимости в чём именно сейчас не было никакой, выглядели (и, видимо, являлись) попыткой потянуть время и найти поводы избежать выхода в город по делам до появления Хмелёвой. Неужели Наталья и впрямь опасалась вспышки сухой соломы?

В газетных публикациях случались повторы, а они, подумал Ковригин, могли вызвать толки об оплаченной акции. Да и самих публикаций могло быть поменьше, хватило бы и одной, ну, двух, а нынешнее информационное нападение наверняка должно было породить ливень светских ехидств. Переборщила Наталья Борисовна (или её поклонники). Перестаралась. Но говорить об этом Наталье Ковригин не стал. Не тот был день.