Лигеметон. Ложный Апокриф

– Да что ты? – не без энтузиазма воскликнул пекарь.

– Зуб даю! Полетел ласточкой. Весь локоть себе ободрал. – Он показал намазанную зеленкой руку.

– Да уж. Как тебя зовут?

– Джозеф Джеффордсон. А вас, сэр?

– Эдуардо.

– Дайте-ка мне булочку в форме… м-м-м… а что вон-то за животное?

– Носорог.

– Вот его. Пожалуйста.

Эдуардо на мгновение повернулся спиной, взял целлофановый кулек и сунул в него булочку.

– С вас семьдесят пять центов, юноша.

– Нате.

– Приятного аппетита.

– Спасибо! – Мальчик откусил хлебный затупленный рог.

Снова звякнул колокольчик, пекарь проводил паренька взглядом, и в булочной снова настала тишина.

Закат окрасил небо в желто-фиолетовые тона. Эдуардо достал из-под прилавка бутылку газировки, сделал несколько затяжных глотков. Бросил взгляд через витрину – прохожих можно было по пальцам пересчитать, а окно парикмахерской по другую сторону улицы было закрыто.

В такой знойный день даже Ллойд с Дональдом давно не выдержали и пошли по домам к женам, подумал Эдуардо и решил, что тоже пора заканчивать на сегодня.

Он повесил табличку «ЗАКРЫТО» на дверь. Дважды пересчитал кассу. И в качестве последнего штришка, сунул руку в каморку и достал швабру с ведром.

Чистый дом, чистая совесть, ритуально сказал он про себя.

Управившись за двадцать минут, а по ощущениям, будто три часа вспахивал поле, Эдуардо признал, что солидный доход оно, конечно, хорошо, однако нанять помощника – протеже – все-таки пора бы. Вот только отложив швабру в каморку, он – как обычно случается – отложил и эту мысль.

Наведя порядок, Эдуардо углубился туда, где собственно творилось все чудодействие.

В задней комнате пекарни располагалась могучая комбинированная печь.

Давно бы пора ее почистить, нехотя признал он и вспомнил свое же кредо: чистый дом, чистая совесть.

Вытащил заслонку устья, поставил ее на пол. Мучительно размышляя с чего начать: пода или топливника, он не услышал звон дверного колокольчика, но вскоре услышал шаги.

– Простите, но пекарня закрыта, – сказал он прямо перед тем, как свалиться без сознания от удара в висок.

Эдуардо очнулся сидя на полу у печи с завязанными за спину руками и платком во рту.

На улице уже воцарилась темнота и тишина.

– Погляди, какая печь здоровая, как я и предполагал. Можно даже целиком засунуть и не париться.

– Да, классно ты придумал. Прям голова. Меньше мороки – это хорошо. – А его куда?

– Ну, правильно было бы тоже в горн, но мне в лом запускать предприятие по производству пепла. Он все равно нас не опознает. К тому же, если пришьем, привлечем внимание твоих к этому месту.

– Значит, отпустим. А если проболтается?

– Думаю, ты убедишь его не делать глупостей. А я потом послежу за ним еще какое-то время.

Без сомнений для Эдуардо сейчас хорошо бы превратиться в каменное изваяние или впасть в спячку, или разучиться использовать голосовые связки (а лучше – все в одном флаконе). Но против гормона страха и естественных реакций не пойдешь, так что он замычал (из-за кляпа получилось убогое мычание) и задрыгался.

– Гляди, толстяк очнулся.

Мужчина, нижнюю половину лица которого точно маска скрывала живая тень, присел на корточки и посмотрел пекарю в глаза.

– Ну что, хлебник, если ты все слышал, выбирай: либо готовься к путешествию по закоулкам печи, только оно будет уж слишком короткое. Либо держи язык на веревочке.

Подельник с физиономией большей частью похожей на морду фантастического зверя (до чего жуткая маска, подумал Эдуардо) шикнул:

– А ну закрой фонтан и не рыпайся! А то хребет вырву.

И вот его угроза подействовала безотказно.

– Так, я за Марко, а ты пока печь распали.

– Да без вопросов.

Тенелицый ушел, и второй – ходячая гипертрофия мышц – принялся неторопливо забрасывать дрова в топливник.

– Ты ведь не сердечник?

Эдуардо оторопело покачал головой.

– Мы тут похозяйничаем, а потом вернешься к своей скучной, как у жирафа жизни. Только чтоб ни слова о нас никому, – напористо добавил он.

Мысли в голове Эдуардо фейерверками взрывались одна за другой. Сердце бешено колотилось, но внешне он не дрожал и уже твердо решил не делать глупостей. Собственное бессилие его не тяготило, больное возбуждение или страх возможной смерти тоже его не охватили. Гнев на злоумышленников вспыхнул, но довольно-таки скупой.

Время шло, затекли конечности, но он упорно продолжал изображать каменное изваяние с зажмуренными глазами. По налитым кровью вискам все больнее стучала назойливая и до чего – как он считал – дикая и неуместная мысль: если все обойдется, продолжу ли я впредь пользоваться печью? На новую не хватит денег, но кормить людей вкусностями из печи, в которой…

Эдуардо передернуло. Не от мысли, что так неправильно или омерзительно. А от того, что пришлось признаться самому себе: важнее не сам процесс выпечки, а плоды трудов: похвала, одобрение людей, их почести; все приятные мелочи, кормящие амбиции.

В конце концов, никто не узнает, что тут было, а я быстро выкину это из головы, и все вернется на круги своя.

Глаза открылись бессознательно.