Лигеметон. Ложный Апокриф

– Всех убью! Убью! Убью! Убью!

Годрик вскочил на ноги и замахал кулаками во все стороны. Арабелла отклоняла каждый удар на полпути, а братья: толкали в спину, щипали, наступали на ноги и у всех на лицах одна и та же пугающе бесстрастная маска.

Чувствуя, как сердце с минуты на минуту вырвется из груди, Годрик опустил кулаки, сделал передышку. И тут вспыхнуло озарение. Он вспомил приют; как впервые подрался с мальчишками, как перед наказанием отец Коул сказал ему: Кто дает овладеть собой гневу, не достигнет ничего. Познай смирение, сын мой.

Смиряться Годрик не собирался ни под каким предлогом, но отец Коул прав – гнев ослепляет разум. Гнев – это враг. Враг главный и самый опасный и оттого познать смирение должен сам гнев! Годрик собрал всю силу воли и затушил пожар ярости.

Без замаха (без гнева), почти лениво Годрик начал тюкать невозмутимого Шамуса, тот, как и ожидалось, прикрыл голову мясистыми предплечьями, вместе с тем Селби и Лукиан обступили Годрика и принялись унизительно пинать под колено. Стоически терпя, он замахнулся на спрятавшегося за предплечьями как за крепостной стеной Шелби, и в одно мгновение, даже не поворачиваясь лицом к Лукиану, ударил того открытой ладонью в ухо. Звук, точно пробка вылетела из бутылки, оповестил о прямом попадании. Вместо того чтобы продолжить нападение Годрик – теперь уже хладнокровный как средневековый палач, – отскочил в сторону и застыл в защитной стойке. Бесстрастную маску Лукиана расколола трещина, он кинулся на Годрика. Теперь они поменялись ролями.

Уверенный и четко мыслящий Годрик защищался, провоцировал, финтил и …нокаутировал. А поскольку это не спортивный бой, удар пяткой в кадык погасил оранжевые огни в глазах Лукиана раз и навсегда. Затем, придерживаясь такой же тактики – удар-отскок-защита-контратака – Годрик по очереди расправился с Селби и Шамусом.

Невозмутимость на лице Арабеллы треснула как зеркальце, но не от кулаков. Ее ноги оторвались от пола. Годрик душил ее стоя. Сдавливал тонкую шею глядя прямо в глаза, до тех самых пор пока в них не померкли оранжевые огоньки.

Тела Лукиана, Шамуса, Себли и Арабеллы обратились в пепел. Чернота вокруг сменилась слепящим апельсиновым светом. Испытание пройдено, понял Годрик. Так и было. Посвящение завершено. Впервые в истории человеческая душа до конца познала смертный грех – ярость – укротила и подчинила его. В конечном итоге человек Годрик Вортинтон остался самим собой, но и стал кем-то большим.

Годрик сохранил волю и разум, тело по-прежнему было подвластно ему, он ни потерял ровным счетом ничего, а только лишь приобрел. Ему открылась химерия и внутреннее «я» бессловесно подсказало, как ею пользоваться.

Сперва он ощупал кожу – та сделалась грубой как наждачная бумага, а затем с алчным оскалом вышиб лапами дверь камеры.

Никто не встал у него на пути. Охранники разбегались с криками, запирались вместе с другими заключенными. Ни у кого-то не достало смелости поднять дубинку на чудовище, а если бы и так, то серовато-черный хитин, покрывающий двухметровую фигуру начиная от птицеподобных ног и до самой аллигаторовой челюсти и затылка, выдержал бы не только жалкие удары палками, но и прямое попадание пушечного ядра.

В ту ночь Годрик сорвал с петель каждую дверь. Он разорвал совершенно всех в тюрьме Ид. Охранников за бесчеловечное отношение – око за око! – а заключенных – избавляя от страданий. До самого рассвета по коридорам эхом раскатывался рык больше похожий на гнущиеся железные прутья. А с восходом солнца наступила густая тишина – бойня закончилась. Однако настоящая резня ждала его впереди.

…На этот раз дверь дома с номером тридцать три по Кок-Лейн не открылась свободно, что и неудивительно – стояла глубокая ночь. Вырвав замок тремя когтями Годрик вошел; заглянул в гостиную; на кухню; поднялся по ступенькам (они протестующе ныли от столь грузных шагов). Еще на лестнице он ощутил запах пота – мужского и женского – отчего ощерился.

– Тук-тук, – сказал Годрик, а потом отрыл успевшую выцвести за 14 лет дверь. Комнату тут же обдало новым запахом – смесью гари и мела. – Прошу прощения на сей раз я не захватил вино.

От скрипучего как металл голоса сестра, лежавшая между двумя братьями (третий вот-вот собирался лечь на нее) вскрикнула.

– Какого? Кто тут? – спросил один из братьев (в отличие от лиц, голоса их Годрик позабыл).

Единственным источником света в комнате служила блещущая яростью фиолетовая радужка глаз. Новоприобретенные сверхъественные силы позволяли Годрику видеть даже в самой кромешной темноте на много метров, что и говорить о тесной комнатушке.

– Я поклялся, что голыми руками достану печень каждого из вас и затолкаю в глотки. И мысль что придется нарушить обещание, заставляет меня …скалить клыки.