Лигеметон. Ложный Апокриф

Вначале они медленно двигались по кругу в стойках. Никаких ложных выпадов, только полнейшая концентрация. На лице девушке явно читались мысли о тактике, приемах и прочих боевых вещах. А вот Годрик раздумывал совершенно о другом. А именно: использовать ли химерию? Всего одну столь необходимую частицу. Поднимись сейчас хлипкий ветерок и без сомнений вырвал бы оружие из руки. Поэтому он решил, что если с помощью химерии всего лишь выжжет из мышц утомление, прогонит жажду и дрожь в руке, то почему бы и нет?

Он почувствовал неимоверный прилив бодрости – словно испил живой воды или пригубил вина мансанилья. Если мгновение назад клинок весил как гиря, то теперь рука сама стала гирей – мощной и жесткой. И как вовремя! Соперник сделал выпад – простой, не разбавленный никакими маневрами укол, – Годрик предвидел наскок (крылья ее носа раздулись; это мелкое движение и в дальнейшем не раз подсказывало ему намерения девушки), для тусклых фиолетовых глаз оружие двигалось, будто сквозь толщу воды.

Она целится в конечность, понял он, почле чего сделал шаг в сторону. Клинок просвистел там, где миг назад были его пальцы. Реакция на промах оказалась столь неожиданной для Годрика, что он даже усомнился в своей догадке: одной ли она крови с учителем?

Слипшиеся от сухости губы сомкнулись в тонкую как лезвие полоску. Снова выпад. Точь-в-точь как прошлый. Годрик парировал укол, скользнув лезвием по чужому клинку – секундный скрежет металла словно прибавил девушке сил. Удары стали тяжеловеснее. Однако цели по-прежнему не достигали. В темной глубине глаз заблестела ярость. Минутой позже прозвучал гнев – вырвался из пересохлого горла в качестве хрипов. Выпад. Еще. Замах. Годрик защитился. Вытянул клинок, отстранив от себя нападающего. И так круг за кругом…

Оба запыхались. Пропитавшаяся по́том одежда отяготилась. Правильные стойки из памяти выжгла усталость. Колени прямые. Спина у обоих колесом и вздымается как брюхо гончей собаки. Но отступать никто и не подумывал. Гордость каждого настолько велика, что дуэль не угаснет, пока один из них не признает поражение или не свалится без сознания от теплового удара.

Годрик защитился от рубящего удара сверху, вытерпел последующий пинок под колено. Снова лязг стали. Секущий удар. Укол. Удар за ударом. Бесцельно. Клинок в клинок. Хлестче. Изо всех сил. До помутнения в глазах. Пока рапиры искрами не забрызгали (так им начало казаться).

Противостояние тянулось и тянулось и закончилось в тот момент, когда одновременно случилось два события. Годрик (возможно непроизвольно) потянулся за еще одной частицей Силы, и-таки выбил оружие у девушки из руки. Резко и грубо; наконец-то ставя точку в их «беседе». Рапира сделала несколько оборотов в воздухе и упала у ног Дона Диего.

– Coño!²³

– Валенсия!

– Это не возможно. Как? Как он? – запинаясь от отдышки, она растерялась.

– Чему я тебя учил?

Она перевела дух (лицо по-прежнему оставалось красным как тамарилло) и, волоча ноги, подошла к Годрику.

– Валенсия.

– Годрик.

– Браво, flamenco²⁴. Твоя сила впечатляет.

Она развернулась, прошла мимо отца – тот вернул ей рапиру – скрылась в доме.

– Да-а, не ожидал, что доживу до этого дня.

– Ah?

– Годрик! Ты у меня на заднем дворе тренируешься уже сколько?

– Чуть больше года.

– И до сих пор не запомнил всех тонкостей и нюансов дуэлей, – укорил ученика де ла Вега.

И без того красный от жары Годрик стал цвета лавы.

– Самое унизительное поражение – обезоруживание. Это полное превосходство над соперником. Чистейшая победа. И в случае с моей дочерью…кхм…с ней такое впервые. Более того, это ее коронный прием. Так что мне страшно представить, какой она сейчас устраивает погром в доме. – Дон Диего скривился, словно хлебнул пересоленного гаспачо.

Годрик понимал, что Валенсия сама пошла к быку на рога, однако по местным культурным правилам именно он обязан протянуть оливковую ветвь.

– И…что же мне делать?

– Как что? То чему я тебя учил.

…Нет лучшего спасения от жары, чем охлажденный томатный суп гаспачо. Собственно его Годрик и приготовил. Поставил перед Валенсией глубокую, наполненную до краев черную тарелку – символ примирения, – у нее не было и шанса устоять. Она попробовала ложку – Годрик затаил дыхание (Дон Диего всегда говорил, что кулинария и дуэли – рога одного быка).

– Неужели ты и секретами готовки делишься с чужаками?

– Валенсия!

– Ладно-ладно. Прости. Вкусно. Правда. Вкусно.

Дон Диего смягчился в лице, взял гренку, макнул в гаспачо.

– Кстати, ты к нам надолго?

– Не знаю, не решила.

– А что мама? Заботишься о ней?

– Claro!²⁵. И ей уже намного лучше. Затяжная болезнь почти отступила.

С каждым новым словом, с каждой ложкой охлаждающего гаспачо, удивление Годрика усиливалось. Все то время проведенное под одной крышей, он считал Дона Диего холостяком, полагал что рапира – единственная любовь учителя. И тут такой вольт. Дочь! И жена! Но почему тогда они не живут все вместе? Развод? Измена? Годрика распирало от любопытства, а потому он ненавязчиво поинтересовался:

– Ты живешь с мамой?