Лигеметон. Ложный Апокриф

Я заметил, что колено трясется, а сердце стучит так громко, что отчетливо слышно. Пришлось-таки признать и обдумать факт служащий тому причиной. А дело было в том, что каждая больница в городе – точка Силы некросов. Конечно не все сотрудники – сефироты, но все же риск засветиться высокий. А если узнают, что я убил пустого без приказа (хотя для меня это не убийство, а милосердие), станут шантажировать либо еще хуже – донесут наверх. И тогда Архонт, мягко говоря, намылит мне шею.

…Я обхватил ладонью колено, но предательская дрожь не унималась.

Обсосав данные мысли со всех сторон, вычленил основное, а именно: минимум времени, максимум всевозможных проблем. Вывод: нужна помощь. Содействие того, кому можно доверять, кто не задаст лишних вопросов. Понятия не имею как в других городах, но в Нью-Гранже есть два типа людей. Одним нельзя доверять, а другим можно, но временно. (Друзья – никто иные, как знакомые враги.) И, слава Лилит, такой сефирот был у меня на примете.

Мобильник искать не пришлось, он безмятежно лежал на прикроватной тумбочке. Дозвониться до единственного, кого можно с натяжкой назвать другом было всегда невозможно. Так что, понажимав на писклявые кнопки, написал сообщение: Охота поиграть в бильярд. Составишь компанию?

В ожидании ответа, чтобы не тратить время, разгладил кровать. (Не назову себя заядлым перфекционистом, тем не менее, подобные мелочи меня раздражали.) Затем натянул черную водолазку, черные штаны и на выходе собирался надеть полупальто из кашемира – тоже цвета черники. Теперь лишь темных очков не хватает. Но мы ведь не из ЛВЧ⁴⁷, верно?

Любуясь Луизой и Тельмой я приканчивал «Boccoпe Dolce»⁴⁸, тогда-то и получил ответное сообщение. Так и думал, что он торчит в той дыре. Ладно, выдвигаемся.

Закрыл дверь. Одновременно спускаясь на лифте, продолжил поглощение столь нужной для ночной активности глюкозы (захватил две шоколадки с веселыми эльфами на обертке).

На улице в лицо тут же клюнул холодный ветер. Я застегнул куртку до конца и пожалел, что не захватил перчатки (пришлось сунуть руки в карманы).

Небо походило на мутную воду – ни единой звезды, а бледная луна казалась сточенным до предела серпом и тянущиеся в бесконечность улицы освещались фонарями, витринами круглосуточных магазинов, а также фарами шелестящих автомобилей.

Так, я сейчас на пересечении Марпл и Коэн, а кратчайший путь на Брин-Стерджис-стрит пролегает…

Скулить по поводу машины вконец надоело (ремонт от этого все равно не ускорится), так что, поддавшись мерному течению я, как и редкие прохожие, тоже поплыл по артериям города.

Благодаря нам – пустым и сефиротам – Нью-Гранж пульсирует и дышит. Дышит он, правда, как хронический ярый курильщик. Мы отравляем город; но ведь такова наша суть; в смысле всех живых существ; паразитировать. И с этим никак не поспоришь.

Как только я скользнул в проулок, зажатый высокими домами, намереваясь срезать последний квартал (подобных в Нью-Гранже как ракушек на пляже и стоит заметить, неизвестно еще пуста ли ракушка), дорогу перебежала крыса. Прямо у самых ног. Ее писк – нет, не испугал меня, хуже – навеял давние воспоминания…

Я был единственным ребенком в семье. Мама безмерно любила меня, как и я ее, а вот отец… Иногда мне казалось, он разлюбил нас. Но вот кого он точно любил, так это крысу. Грызун семенил крохотными лапками даже в дневное время, подметая пол бледно-розовым хвостом, и отец всегда улыбался ему в след. Вернее сказать он любил не самого грызуна, но его присутствие. И мотивы его были кристально ясны. Отец – моряк до кончиков ногтей. Он был водолазом. Военным ныряльщиком с несметным количеством наград. И когда в возрасте сорока трех лет его сослали на пенсию по причине здоровья, он впал в длительную депрессию. А мама – крохотная, тихая женщина, служащая в муниципальной библиотеке – как ни старалась, не смогла вернуть ему радость жизни. Он жил прошлым. Застрял в нем. Единственной связью с настоящим, к сожалению, стали алкоголь и сигареты.

…Я достал вафельную шоколадку, отломил кусочек, положил на асфальт. Крыса – видимо до безумия голодная – выскользнула из тени и накинулась на угощение. Я по-черепашьи приблизился, присел – точнее навис над ней как сыч – и, прищурившись, рассмотрел ее. Облезлая, тощая, с обрубленным хвостом, от нее разило канализацией. Совсем не похожая на ту, что водилась у нас дома.

Помню, мама предложила завести белых, чистоплотных, ручных крыс и держать их в клетке с колесом, как полагается. Отец тогда не просто отказался, а распсиховался, впервые на моей памяти накричал на маму. Я заметил, как он колебался (боролся с собой), раздумывая поднять ли на нее руку. Я был в том возрасте, когда еще даже плавать не умел, но если бы он перешел черту, я бы не успокоился пока не передавил всех крыс в городе. Возможно, он бы и ударил ее (кто знает?), однако его рука не поднялась вверх, а прижалась к груди. Так случился его первый инфаркт…

– Нет, ты не Адмирал, – возразил я точащей шоколадку крысе.