Лирика

Дом на улице твоей я хочу приобрести,
Чтобы повод был всегда близ дверей твоих пройти.
Сердце вынул, если б мог, бросил бы на твой порог,
Чтоб для стрел твоих мишень рядом ты могла найти.
Не хочу держать бразды и тобой повелевать,
Лучше ты удар камчи мне на плечи опусти.
Адским пламенем грозит проповедник городской,
Ад любви моей — страшней: от него нельзя спасти.
О Юсуфе, о его красоте смолкает быль,
Стоит людям о тебе речь живую завести.
Блеск воды твоих ланит, родинки твоей зерно
Приоткрой, к зерну с водой птицу сердца подпусти.
Да, Джами пусть будет псом, но не улюбыхдверей, —
У порога твоего пусть покоится в чести.

Когда умру, хочу, чтоб кости мои в калам ты превратила,
Чтоб сердце на скрижали праха всю повесть муки начертило.
Промчись над головой моею на Рахше твоего тиранства.
Пусть мне пригрезится, что в мире меня ты вовсе не забыла.
Михраб твоих бровей увидя, имам от кыблы отвернется —
И склонится перед тобою в огне молитвенного пыла.
Из глаз моих струятся слезы, из сердца льется кровь живая.
Где мне спастись? Потоком бурным она жилище затопила.
Твой переулок мне — Кааба, там проливай ты кровь влюбленных.
Вокруг святыни той пустыня от жажды яростной изныла.
Лицом к следам твоих сандалий я прикасаюсь... О блаженство,
Когда бы ты стопою легкой на лик страдальца наступила.
Мне тесен круг существованья с тех пор, как я с тобой в разлуке.
Перед Джами теперь пустыня простор неведомый открыла.

Нарциссы темных глаз твоих так томны, так опьянены,
Так для души моей они грозящим бедствием полны.
Ведь кроме тела и души меж нами не было преград.
Приди! Разлукою давно преграды эти сметены.
Как две ревнивицы, мои зеницы на тебя глядят.
И, друг от друга утаясь, к тебе всегда обращены,
Что спорить радуге с луной? Пусть арками твоих бровей
Сольется радуга небес с блистающим серпом луны.
Настанет ночь — глаза твои как два туранские стрелка,
В тени уснули... Луки их под изголовье им годны.
Непостижимы для ума — твой стан, твой взгляд, твой нежный рот
Хоть ум в познаньях и достиг неисследимой глубины.
Не спрашивайте у Джами о мире этом, мире том.
Все помыслы его теперь к единственной устремлены.

Что видел в мире этот шейх, укрывшийся в своем дому,
Отрекшийся от нужд людских, себе лишь нужный самому?
Он сам живую с миром связь, как пуповину — перегрыз,
И, словно шелковичный червь, ушел в свой кокон — чужд всему.
Зачем, живой среди живых, бежит он от людских тревог?
От всех избавясь, от себя — куда уйти? В какую тьму?
Он в зрелости, исполнен сил, достойных дел не совершил.
Ты, как неверному, ему не доверяйся потому...
Ведь он верблюжьих бубенцов не слышал средь степных песков.
Ты, слыша проповедь его, не верь и слову одному.
Влюбленный в ложный внешний блеск, он груду раковин купил,
Бесценный жемчуг свой за них отдав неведомо кому.
Джами, не спрашивай его о чаше истинной любви, —
Из чаши той не довелось и полглотка отпить ему.