Лирика. Автобиографическая проза

В мой угол аура веет — и впиваю
Священную, и в сновиденье смею
Делиться с нею всей бедой моею,
Как пред живой, бывало, не дерзаю.

Со взгляда нежного я начинаю,

Мне памятного мукой долгой всею;
Потом — как, рад и жалок, полон ею,
За часом час и день за днем страдаю.

Она молчит; от жалости бледнея,

Мне в очи смотрит и вздохнет порою
И лик слезою чистой украшает.

Моя душа, терзаясь и болея,

Себя корит и плачет над собою
И, пробудясь, сознанье обретает.

CCCLVII

Мне каждый день — длинней тысячелетий
Без той, кого на землю не вернуть,
Кто и сейчас мне указует путь
В иную жизнь из этой тесной клети.

Не в силах мира суетного сети

Меня поймать — я знаю мира суть!
Я должен годы долгие тянуть
И черпать силы в лучезарном свете.

К чему страшиться смерти? Ведь Господь

На муку и на гибель шел смиренно,
Терпел, в ничтожество ввергая плоть;

Ведь смерть, оледенив Мадонне вены,

Величья не посмела побороть, —
И светлый лик сиял без перемены.

CCCLVIII

От смерти горьким сладкий лик не стал,
Но смерть пред сладким ликом стала сладкой.
Могу лишь длить мгновенья жизни краткой,
Коль шаг любимой путь мне указал?

И тот, кто наших праотцев подъял[140]

Из преисподней, на злодейства падкой,
Благою смерть явил, не супостаткой.
Приблизься, смерть! Тебя давно я ждал.

Не медли, смерть! Тебя я вожделею.

Пусть мой не пробил час — я был обязан
Уйти в тот миг, когда она ушла.

С тех пор и дня без мук я жить не смею —

Я с нею в жизни, с нею в смерти связан,
И день мой смерть Мадонны прервала.

CCCLXI

Глас моего твердит мне отраженья,
Что дух устал, что изменилось тело,
Что сила, как и ловкость, ослабела:
Исчез обман: старик ты, нет сомненья.

Природа требует повиновенья;

Бороться ль? — время силу одолело
Быстрей воды, гасящей пламень смело;
За долгим тяжким сном — час пробужденья.

Мне ясно: улетает жизнь людская,

Что только раз дана, свежа и здрава:
А в глуби сердца речь внятна живая —

Той, что, теперь вне смертного состава,

Жила, единственная, столь сияя,
Что, мнится, всех других померкла слава.

CCCLXII

На крыльях мысли возношусь — и что же:
Нет-нет и к тем себя почти причту,
Кто обрели, покинув суету,
Сокровище, что всех земных дороже.[141]

Порою стынет сердце в сладкой дрожи,

Когда уверен я, что слышу ту,
О ком скорблю: «Люблю тебя и чту, —
Ты внутренне другой и внешне — тоже».

Меня к владыке своему она

Ведет, и я молю позволить впредь
Мне оба лика зреть — ее и Бога.

В ответ: «Твоя судьба предрешена.

Лет двадцать — тридцать нужно потерпеть.
Не падай духом — разве это много!»

CCCLXIII