Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

Она не сопротивлялась. Если бы не прерывисто-сбивчивое дыхание, вздымающее небольшую аккуратную грудь, затянутую в черное кружево, он бы решил, что перед ним манекен.

Какогохераматьвашу?

Почему-ты-зачем-ты-как-ты…

Он не понимал — снова. Он ожидал чего угодно — возмущения, отвращения, гнева. Чего угодно, черт возьми, только не того, что она покорно застынет в его руках, горячо и часто дыша.

И смотрела. Смотрела так, что ему казалось — он рушится в ад. Пылающий взгляд ее темных, пустых глаз, не выражавших ничего и в то же время выражавших все, был настоящим адом. Гребаной пыткой. И он падал, катился в этот раскаленный, мучительный ад, не в силах остановиться.

Не мог остановиться.

Когда она сама — чтожетысомнойделаешь? — сама потянулась к нему, обнимая за плечи трясущимися руками. Прижимаясь. Поддаваясь. Нисколько-не-протестуя.

— Паша… Что же ты… Господи…

Странный и страшный контраст будто окаменевшего, непроницаемо-холодного лица и подрагивающе-ласковых, послушно-нежных рук; словно обледеневшего голоса и таких размягченно-женских, беззащитно-растерянных слов.

Это его добило?

С тихим шелестом взметнулась тонкая ткань, обнажая светлую гладкую кожу. Уже готов был грубо втиснуть колено между безупречно-стройных ног, но она сама покорно раскрылась перед ним. И вместе с влажным податливым жаром, ощутимым под настойчиво-резкими движениями пальцев, обожгло яростной, неожиданно-ревнивой догадкой — это кто же ее так распалил? От мысли, что какой-нибудь час назад она точно так же вздрагивала и приглушенно-сладко стонала в чужих руках, прошибло будто током. На миг ослепило, застило глаза желание бесцеремонно-цинично развернуть ее, полураздетую, к себе спиной, наклоняя над широким подоконником — выбивая, вытрахивая эти мысли, вдруг причинившие почти физическую боль. Но желание видеть ее лицо оказалось сильнее — так неистово, ненормально хотелось понять, рассмотреть — что она чувствует? Что отразится на невозмутимом, безучастном лице — протест, унижение, ярость?

Остановиться. Осознать. Это было выше его сил, выше его самого. Потому что столько, столько всего скопилось, соединилось, сошлось — между ними и в них самих, что ни о каком “остановиться” не могло идти речи.

Невыразимо-больная, мучительная нежность. Бессильная, не знавшая выхода злость, раздиравшая на части, изматывающая день за днем. И дикое, неуправляемое притяжение — откуда? Он столько раз видел ее обнаженной, он столько раз прикасался к ней — почему это все вырвалось только сейчас? Именно сейчас?

Он взял ее прямо там, на тесном диванчике в кухне — жадно, жестко, отчаянно-зло.

Так-как-нужно.

Без вежливой осторожности, без неуверенной мягкости, без неуместной, ненужной скованности. И, бесстыдно-сладостно выгибаясь под ним, Ира наконец-то почувствовала — все уходит. То безумное, спаянное с въедливым страхом напряжение последних дней. То нетерпеливо-тянущее возбуждение, которое ей так и не удалось ни удовлетворить, ни успокоить. И то невыраженно-запрятанное, враждебно-противоречивое, сострадательно-горькое и ненавидяще-обреченное, что столько времени таилось между ними, прорвавшись вполне ожидаемой вспышкой.

Все уходило, не оставляя почти ничего — ничего лишнего.

Восхитительная пустота и восхитительная наполненность.

Долгожданное освобождение от всех больных и терзающих мыслей. Удивительно-четкое, оглушающее осознание собственного тела — не как привычной, порой раздражающей оболочки, а как части себя — страстной, необузданной, ярко-чувствующей и горячо-отвечающей части. И, онемевшими пальцами вцепляясь в его плечо, до боли впиваясь ногтями, она с безумной покорностью решила: если это ему поможет, если это освободит его хотя бы от крохотной доли всего того, что вынужден был испытать по ее вине, то — пусть. Ее измученное, усталое тело, ее окаменевше-больное, не способное ничего чувствовать сердце, ее израненная, опустошенная, изуродованная душа — это все принадлежит лишь ему.

Пусть. Пусть. Пусть.

— Отпустило? Теперь проваливай. — Холодный, ядовитый смешок; сухо и резко щелкнувшая молния платья. Выпрямилась, спокойно и равнодушно наблюдая за ним — дрожащая рука все не попадала в рукав. Медленно поднял голову — непонимающий, больной, дикий взгляд. Вздрогнул, постепенно осознавая смысл пренебрежительно брошенных слов — лучше бы ударила. Что-то должен был произнести, но ответить в тон не хватило сил, а извиниться язык не повернулся. Несколько секунд, неподвижный, всматривался, словно надеясь, что показалось, а затем резко вылетел в коридор. Чуть слышно хлопнула дверь, отрезая их обоих от произошедшего, и наконец воцарилась тишина.

========== Часть 19 ==========

— Проблему мы решили, так что опасаться вам теперь нечего. Дело у Шилова забрали, передали другому следователю и быстро закрыли. Больше вас беспокоить не будут.

— Это, конечно, очень мило, — процедила Ирина, раздраженно разглаживая край форменной юбки, — но я бы хотела услышать кое-что другое. Например, что после того, как я выполнила ваше условие, я могу выйти из игры.

По вискам ударила глухая тишина.