Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

— Мне кажется, вы чего-то не поняли, — наконец послышалось из темноты. — Наша организация не то место, где можно написать заявление по собственному желанию. Если человеку требуется время на восстановление, физическое или психологическое, или он хорошо себя зарекомендовал, мы можем не давать ему заданий некоторое время — месяц, год, даже несколько лет. В остальных случаях причиной может служить только арест ну или… — повисла тяжелая пауза, — смерть сотрудника.

Сотрудника, твою мать, мысленно выругалась Ира, стиснув руки.

— И не надо этих риторических вопросов, что будет, если вы откажетесь в следующий раз, — как будто угадав невысказанный вопрос, продолжил незнакомец. — Тот, кто стал однажды одним из нас, остается с нами до конца. Без этого существование организации не только бессмысленно, оно будет под угрозой.

— Я поняла, — мрачно бросила Ира, касаясь пальцами ручки двери.

— Вот, возьмите. Мы очень ценим каждого, кто работает с нами, впрочем, я вам это уже говорил, — Зимина не успела понять, как на соседнем сиденье оказался внушительный конверт. — Вы наверняка найдете, как этим правильно распорядиться.

Ира медленно раскрыла конверт и, бросив взгляд внутрь, криво усмехнулась.

— Ну, если вы каждому своему “сотруднику” платите столько, то, думаю, желающих вершить справедливость у вас более чем достаточно. Боюсь даже спросить, откуда такое финансирование.

— А вы не спрашивайте. Для этого есть другие люди. Ваша задача — просто выполнять приказы и получать за это приятные бонусы.

— Киллер почти что на государственном окладе? Оригинально, — хмыкнула Ира и, не прощаясь, выскользнула из роскошного авто.

***

Паше все больше казалось, что те эпизоды, каждый раз выбивавшие почву из-под ног, переворачивавшие его представления обо всем — о Зиминой, о том, что происходит между ними, вообще обо всей этой нелогичной, нелепой ситуации, — это все ему просто привиделось. Та разбитая, растерянная, устало принимавшая его помощь, или страстно-покорная, яростно-нежная Зимина — может, она существовала только в его воспаленном, обезумевшем воображении? Ирина Сергеевна — деловито и сухо кивавшая на его приветствие в лабиринтах коридоров; резко и грубо отчитывавшая провинившихся сотрудников; как ни в чем не бывало подкалывавшая их с Ромой или угощавшая чаем, выслушивая их отчеты о внеслужебных заданиях, — эта Ирина Сергеевна могла быть такой прежде. Но сейчас? Он бы скорее поверил, что она после всего произошедшего вообще забудет о его существовании, сделав вид, что не замечает в упор; он бы поверил, если бы она, не привыкшая никому прощать дерзость, начала бы придираться к любому пустяку и в итоге уволила бы со скандалом…

Но она, черт возьми, снова делала вид, что не происходит вообще нихрена!

— Что, даже не потребуете, чтобы я извинился? — Паша с тихим звяканьем отставил чашку на блюдце, дождавшись, когда за срочно умчавшимся куда-то Савицким закроется дверь. Поднял глаза, неприлично-пристально разглядывая начальницу — заметить, уловить что-то несвойственное, оскорбленное, а может быть откровенно неприязненное.

— Ты о чем? — привычно-вопросительно приподняла бровь, аккуратно разворачивая конфетную фольгу. Тонкие нервные пальцы даже не дрогнули, а Пашу при одном взгляде на длинные ногти с новеньким маникюром прошило горячей дрожью — так ослепительно-ярко вспомнилось ощущение этих рук, исступленно вцеплявшихся в его плечи, этих ногтей, собственнически оставлявших рваные пунктиры царапин на коже…

— Знаете, я восхищаться начинаю, — криво улыбнулся Ткачев, встретив невозмутимо-прямой взгляд потемневше-карих. — Серьезно. Ваше умение постоянно делать вид, что ничего не происходит, вызывает восхищение.

— А, так ты, наверное, хочешь узнать, какое впечатление на меня произвели твои постельные таланты? — с мягким сарказмом осведомилась Зимина, медленно облизнув губы. От пропитанного ехидством вопроса, от этого неосознанно-вызывающе-эротичного движения, от мысли о том, какие у нее податливо-жаркие, мягкие губы, хранящие привкус ванили и шоколада, в лицо ударила смущенно-жгучая яростная волна.

— Я не понимаю, — проклятая хрипотца, прорвавшись в голосе, выдала самым предательским образом. — Зачем вы…

— А, ты об этом. — Едва заметно усмехнулась. Снова потянулась к чайнику, разливая по чашкам кипяток — так, будто они по-семейному мило сидели на уютной кухне, болтая о самых невинных вещах. — Интересно, почему я не влепила тебе пару пощечин и не вытолкала за дверь? — На миг отвернулась, мазнув по щеке выбившейся рыжей прядкой. Когда снова взглянула на Пашу, лицо было непроницаемым и усталым, без тени насмешки, а голос обесцвеченно-утомленным. — Ну я же вижу, что происходит. Бесишься, психуешь, бухаешь… А злость выместить не можешь. Долго еще так протянешь? А мне что, смотреть, как ты с катушек съезжаешь, ждать, когда выкинешь хрен пойми что? Мне оно надо? Ну сорвался, с кем не бывает. Успокоился? Пар выпустил? Все, живем дальше.

— Вот как это называется? — невесело усмехнулся Паша. — Психологическая помощь такая типа?