Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Сартр не верит ни в загробную жизнь, ни в существование ада, но «быть мертвым – означает быть отданным на растерзание живым». Живые судят умершего – и кто станет его защитником? Об этом же говорит высказывание, что для умершего «все ставки сделаны» (такое название Сартр даст сценарию фильма). Ставки больше не принимаются, потому что жизнь закончилась, умерший больше не может ничего из нее вычеркнуть, не может ничего стереть и ничего не может к ней добавить. Приходится подвести черту и выписать счет, в соответствии с которым его будут судить – судить за совершенные им поступки, поскольку он – это все то, что он сделал, и больше ничего. Здесь пьеса «За закрытыми дверями» перекликается со словами Мориака: «Мы сдали свое сочинение». Однако в пьесе говорится не только о необратимости жизни, но и о том, как мучительно жить на глазах у других. Подобно «Шагреневой коже» Бальзака, этот значительный и плодородный миф содержит в себе и то, о чем не догадывался даже его автор.

В «Почтительной потаскушке» говорится о свободе, уничтоженной социальными предрассудками. Негра обвинили в преступлении, которого он не совершал. Белая проститутка Лиззи знает правду и могла бы его спасти. Но негр и проститутка – жертвы общества, которым правят Подонки, не только навязывающие свое правосудие и свою полицию, но и парализующие чужую совесть.

Пьеса «Грязными руками» ставит важный вопрос, который приходится решать всякому человеку действия. Хёдерер, возглавляющий пролетарскую партию, верит в необходимость союза с другими политическими партиями против возможного захватчика. Противники Хёдерера заботятся прежде всего о верности партийной линии, и такая позиция делает невозможной полезную деятельность. Один из предводителей, молодой буржуазный интеллектуал Уго, предлагает наняться к Хёдереру секретарем для того, чтобы его убить. В сущности, Уго – тот же Орест, но Орест, оказавшийся в среде революционеров, где надо считаться с другими и где красивый поступок чреват расплатой. Уго не понимает партийных предписаний, потому что он аристократичен по своей природе.

«Я уважаю приказы, но себя самого я тоже уважаю… Если я вступил в партию, то именно для того, чтобы когда-нибудь все люди, секретари или нет, получили на это право»[324]. На что пролетарий отвечает: «Мы, парень, вступили в партию потому, что нам надоело подыхать с голоду».

Уго не голодал никогда; он занимается партийной работой по-дилетантски, он вступил в партию по склонности, а возможно, и из-за гордыни; в глазах его товарищей «его поступок – не более чем жест»[325]. Уго отрезан одновременно и от буржуазии, чьи ценности он отвергает, и от пролетариата, который отвергает ценности его класса. Приняв на себя обязательство убить Хёдерера, он рассчитывает стать своим в партии. Но даже его жена Жессика не принимает его всерьез. Да и серьезен ли он на самом деле? Он притворяется: притворяется влюбленным, притворяется революционером. Один-единственный человек видит его насквозь, и человек этот – его будущая жертва, Хёдерер.

«Видишь, Уго! Ты не людей любишь, а свои принципы… А я их люблю такими, какие они есть. Со всеми их пороками и гнусностями… Людей ты презираешь, потому что презираешь сам себя; твоя чистота сродни смерти, и революция, о которой ты грезишь, – это не наша революция. Ты не изменить мир хочешь, ты хочешь его взорвать».

Хёдерер стремится к результату. Ради того чтобы добиться результата, он готов лавировать и лгать. «Все средства хороши, были бы эффективны». Уго боится запачкать руки; это воззрения факира или монаха. Никому еще не удавалось ничего сделать, не запачкав рук. Хёдерер – неподдельный, надежный, зрелый; Уго, как и Орест, остался ребенком. Его жена Жессика бросается в объятия Хёдерера, потому что тот по крайней мере настоящий – настоящий мужчина из плоти и крови. Уго трижды стреляет в Хёдерера из револьвера. Что это – политическое убийство или убийство из ревности? Товарищам необходимо это знать, чтобы решить, пригоден ли он для дальнейшей работы, или надо его ликвидировать. Уго кричит им: «Переработке не подлежит!» – что равносильно самоубийству и, как все, что он делает, театрально.

Разумеется, в глазах Сартра, да и в моих собственных (несмотря на то что Уго, как и Сартр, – идеалист в духе Михаила Строгова), прав Хёдерер. Грязные руки работают лучше, чем руки в перчатках. «Надо просто работать. И делать дело, на которое способен». Это и есть, как считает Сартр, коллективная мораль пролетариата, противостоящая индивидуалистической морали молодого буржуа. При этом он отрицает, что написал тенденциозную пьесу, и он прав, потому что буржуазный драматург мог бы противопоставить интересы предприятия интересам и страстям личности, и драма была бы той же. «Речь идет о спасении предприятия, и это все», – сказал бы хозяин.