Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

В пьесе «Дьявол и Господь Бог» профессиональный воин Гец, служащий наемником у архиепископа, участвует в осаде Вормса и намерен, если возьмет город, предать мечу двадцать тысяч человек – мужчин, женщин и детей. Он не знает жалости и всегда творил Зло. Вплоть до того дня, когда простой священник Генрих открыл ему, что Добро творить куда труднее, чем Зло. Гец не верит ни в Бога, ни в дьявола, он – притворщик и комедиант, желающий выступить в роли Абсолюта, самому стать Богом или дьяволом. Он подбрасывает монетку, чтобы судьба решила за него, но плутует, чтобы обречь себя делать Добро, – его соблазняет новая роль. Почему он так озлоблен, почему его раздирают противоречия? Дело в том, что он – незаконнорожденный и с детства чувствует себя униженным из-за того, что по отношению к нему проявляли великодушие. Теперь он будет, в свой черед, унижать других тем, что станет давать, ничего не принимая от них взамен. Добро обернется против всех – и против сословия дворянчиков, презирающих его за незаконнорожденность, и против простого народа, крестьян, не признающих его своим (как было и с Уго). Напрасно он раздает им свои земли. Ему говорят, что из-за этого вспыхнет восстание, в котором крестьяне потерпят поражение. Ему это безразлично. Он перешел на сторону Бога и отрицает насилие. В основанном им Городе Солнца единственным законом станет любовь.

На самом деле речь идет о любви к себе: комедиант Гец не перешел на сторону Бога, а вошел в роль Бога. Он настолько хорошо это знает, что, когда через год и один день священник Генрих, с которым он заключил пари, приходит справиться, как он выполнил его условия, Гец признается, что сплутовал и что хотел, чтобы его доброта принесла больше бед, чем прежняя его жестокость. «Все это было лишь ложью и притворством». Как выйти из этого положения? Возглавив крестьянское войско, вернувшись к ремеслу полководца, не знающего слабости и жалости. «Не бойся, я не дрогну. Я нагоню на них страх, потому что не умею по-другому их любить, я буду отдавать им приказы, потому что не умею повиноваться, я останусь один с этим пустым небом над головой, потому что не умею быть со всеми. Надо вести эту войну, и я начну ее». Поскольку не существует ни Бога, ни дьявола, не остается ничего другого, кроме как заняться своим человечьим делом.

Франсис Жансон в своем блестящем исследовании «Сартр о себе самом» показывает, насколько важное место занимает в его творчестве тема незаконнорожденного. Гец – бастард, Уго – тоже отчасти бастард, и если Сартр с удовольствием берется за переделку «Кина» Дюма[326], то потому, что Кин – «актер, не перестающий играть, превращающий в игру и саму свою жизнь, переставший себя узнавать, переставший понимать, где находится. В конечном счете он – никто». Так миф актера соединяется с мифом интеллектуала – одновременно бастарда и комедианта. «Играешь не для того, чтобы заработать на жизнь, – говорит Кин у Сартра. – Играешь для того, чтобы лгать, для того, чтобы лгать себе самому, для того, чтобы быть тем, кем быть не можешь, и потому еще, что тебе надоело быть тем, кто ты есть… Играешь героев, потому что ты трус, и святых, потому что ты негодяй… Играешь потому, что сошел бы с ума, если бы не играл». Но эта жалоба Кина – все та же, что у Ореста, Уго, Матье. Подобно им, Кин освобождается, совершив поступок: он оскорбляет со сцены публику и принца Уэльского. «Было ли это действие или жест?» Действие – потому что оно разрушило его жизнь; жест – потому что он совершил это по-актерски: «Я воображал себя Кином, который воображал себя Гамлетом, вообразившим себя Фортинбрасом».

«Затворники Альтоны» – одна из лучших пьес Сартра, странная, запутанная и страшная. Сын промышленного магната из Альтоны, богатого пригорода Гамбурга, живет в заточении в своей комнате. Сестра носит ему еду, его прячут от всех, потому что он безумен. В безумии он находит убежище от собственных мыслей, чудовищных воспоминаний войны, убийств, которые у него на совести. Отец болен раком горла и знает, что жить ему осталось полгода. В этом проклятом доме бродят все навязчивые идеи Сартра: инцест, ненависть к отцу, заточение. В каком-то смысле комната напыщенного безумца – тоже «за закрытыми дверями». Франц не может излечиться от прошлого.

«Представь себе черное стекло. Тоньше эфира. Сверхчувствительное. На нем отражается дуновение. Малейшее дуновение. Вся история отражена на нем от начала времен до вот этого жеста. (Щелкает пальцами.)… Они изобретут аппарат с вибрирующими пластинками, и все оживет. Ну что? Все наши деяния». Франц, запертый в своей комнате, уверен, что Германия не оправилась после войны, что она искупает свою вину, что через тринадцать лет ее улицы поросли травой. Внезапно ему открывается правда: Германия – еще более процветающая, чем раньше, страна, семейное предприятие приносит большую прибыль. Лишившись своего безумия, он не может больше жить. Они с отцом вместе покончат с собой, разбившись в машине, чтобы самоубийство было принято за несчастный случай.