Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Эта работа несколько отличается от того, что я писал в предыдущих томах. В них содержались довольно пространные очерки о ряде авторов. В этом труде очерков больше, и написаны они в связи с выходом новой книги или приурочены к какой-нибудь годовщине. Они посвящены не только современным писателям, но и писателям прошлых веков, а также иностранным авторам, которыми я восхищаюсь или которых высоко ценю. Моя цель – не в том, чтобы найти повод для ссоры с мэтрами, а в том, чтобы сделать их творчество понятным и, главное, читаемым.

Не стоит удивляться, что в настоящей книге присутствуют статьи, посвященные авторам, о которых я уже писал в предыдущих томах. Если я снова говорю о Поле Валери, то причиной этому стали его последние «Тетради», то же самое с недавним «Дневником» Шарля дю Боса. Если я добавляю статью о политических взглядах Алена, значит мне кажется важным вновь напомнить о них сегодня, когда они снова так актуальны. И наконец, я воспользовался как поводом днем рождения Мартена дю Гара, чтобы этими небольшими заметками напомнить о нашей дружбе.

«В стиле… Спинозы» – это один из самых ранних моих очерков, он был опубликован в октябре 1914 года в «Голландском литературном обозрении». Что касается «В стиле… Корнеля», я написал его еще в отрочестве, когда учился в руанском лицее Корнеля.

A. M.

I От Арагона до Монтерлана

Луи Арагон «Гибель всерьез»

Арагон – один из двух или трех крупнейших французских писателей нашего времени. С одной стороны, он умеет писать разговорным языком; он лучше всех сумел уловить музыку живой французской речи: эти прерывистые фразы, которые вторят ритму дыхания и мыслей, этот не совсем обычный, но очень понятный синтаксис, свойственный языку французов. С другой стороны, он обладает огромной культурой: он прочитал все, что принято читать, и все то, что обыкновенно не читают; он любит «бродить по улочкам» исчезнувшей речи Средних веков; ему доставляет физическое наслаждение «расталкивать» фразы, используя причастие прошедшего времени или неопределенную форму глагола так, как для поэта XVI века было бы естественно, но сегодня звучит неожиданно. Отсюда его восхитительные диссонансы. Они волнуют и будоражат читателя. Это лучшее, что есть во французской прозе.

Известно, что молодой Арагон начинал литературную деятельность в кругу дадаистов и сюрреалистов. Именно тогда он научился бунтовать против установленного порядка – как в идеях, так и в словах, используя «новую образность, которая смело разрушает все связи». Из этого простейшего бунта он выйдет к 1927 году на просторы бунта социального, политического и вступит в коммунистическую партию, но от сюрреализма сохранит свободу композиции, которая останется одним из его главных достоинств и сильных сторон. «Надо постоянно создавать у читателя впечатление, – говорит он, – что писатель не придерживается строгого порядка в изложении». С этих пор, преданный любимой женщине, партии и родине, он станет выдающимся писателем, хотя и традиционным, но, к счастью, сохранившим причудливость литературных экспериментов своей молодости. Как романист он будет применять и защищать метод социалистического реализма. Но хочу подчеркнуть: под реализмом он не подразумевает натурализм. Натурализм рабски копирует внешнюю сторону действительности. Реализм Арагона станет поэтическим реализмом, рождающим новую действительность.

Необычайно интересно проследить, каких именно авторов, несомненно его вдохновлявших, он цитирует чаще всего. В поэзии это, конечно, Гюго, Верлен, Аполлинер, а также поэты прошлого: Возрождения и Средних веков. Но в этом романе («Гибель всерьез») упоминается много англичан: Роберт Луис Стивенсон, которого он по-дружески называет «Роберт Луис» или «Р. Л. С.», странный Льюис Кэрролл, автор «Алисы в Стране чудес» (которого глупцы считают исключительно детским писателем, а те, кто умеет читать, видят в нем метафизика и очень смелого сатирика), Чарльз Лэм[331] – и только один русский: Достоевский. Именно Арагон рассказал мне о том, что идея написать «Доктора Джекила и мистера Хайда» пришла к Р. Л. С. после прочтения Достоевского. И я чуть не забыл о шекспировских «Отелло» и «Буре», чьи громовые раскаты мы слышим вдалеке на протяжении всего повествования.