Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Старость атлета… С ее наступлением он внимательнее относится к своему телу, к отказам мускулов, он чувствует приближение смерти гораздо раньше, чем большинство людей. «Его внешний вид все еще великолепен – про него будто в насмешку говорят: „Он в самом расцвете сил“. Но сам-то чемпион знает, что время рекордов безвозвратно ушло. Даже рядовой спортсмен, пешка в спорте, понимает, что время победных стометровок для него закончилось, что пора отказаться от футбола, что отныне спортивные показатели будут все хуже и хуже. Молодые с бессознательной жестокостью выжидают и, когда он ослабеет, обгоняют его. Поэтому, говорит Жан Прево, атлет принимает смерть с горьким смирением: «Это, в сущности, не так уж страшно: вернуться во мрак к своим взлетам, к своей силе и славе, к своим самым горячим страстям».

Вспоминается Малларме: «Не столь глубок ручей, что в заблуждении называют смертью»[363]. Но это не примиряет со смертью нашего друга. Ибо он был не только атлетом тела, но и атлетом духа и мог написать еще много замечательных книг. Перечитаем же с вниманием и уважением те, что он оставил после себя. Я считаю его одним из лучших умов нашего времени. Иногда жизнь очень тяжела. В одном из своих романов он описывает группу молодых парней. «Из желания выглядеть мужественными, – пишет он, – они были грубы друг с другом». Он и сам от неуверенности часто бывал резок с теми, кого любил, однако умел, несмотря на все свои выпады и резкости, оставаться верным другом. Он погиб в возрасте сорока трех лет, когда его талант был в самом расцвете. Можно сказать о нем теми же словами, что он написал о Стендале: «Он был сильной натурой, его жизнь стала выражением его личности».

Жюль Руа, [364] или Утраченные иллюзии

«Как вы сможете рассказывать об Испании, если вам доведется туда попасть?» – спрашивал с иронией и хитрецой Генрих Гейне у Теофиля Готье. Жюль Руа, любивший свой воображаемый Китай так же, как славный Тео любил Испанию, побывал в Китае и вернулся оттуда разочарованным. Будучи человеком левых взглядов, талантливым, отважным, он полетел туда в составе небольшой группы, дабы вести летопись китайской революции и запечатлеть на пленку Долгий марш[365]. Он одновременно грезил о Китае как о вечной стране опиума, шелка, яшмы и как о самом «продвинутом» государстве на планете, где правят равенство и героизм, а в итоге обнаружил атмосферу странную, барочную, душную. Он был левым и, соответственно, свободным, поэтому громко заявил о том, что разочаровался. «Приехав в Китай с чувством любви и восхищения, могу точно сказать, что уехал подавленным, испытывая чувство горечи».

Именно горечи, потому что никто не показал ему ничего из того, что он хотел увидеть. Еще раз повторю: он приехал, чтобы писать летопись революции, хотел услышать свидетелей, осмыслить ее этапы. А его вверили чиновникам, во всех отношениях похожим на старых мандаринов[366], презирающих европейских варваров, которые пишут слева направо, едят суп на первое и пляшут с полуголыми женщинами. Руа нарисовал не злые, но тоскливые портреты своих гидов Тая и Чена и переводчика Шу. «Их полное незнание усугублялось уважительным отношением… Уставившись в пол, они талдычили об их Председателе, или, как говорили раньше, Сыне Неба, или хозяине десяти тысяч лет благоденствия. Они разве что не приветствовали бюсты и статуи, установленные в учебных заведениях, на вокзалах и крупных магазинах. „Благодетель, отец, средоточие мысли, изрекающий истину, повелитель времен года, знаток оружия и жатв“, Мао Цзэдун представлялся им „пророком, мессией, императором и божеством“. Многовато. Я вдруг испугался».

Жюль Руа был солдатом, не умеющим приукрашивать правду, он кипел от скрываемого раздражения и дурного настроения. Он всей душой желал узнать китайский народ, понять его и полюбить. Тай и Чен водили его по военным музеям, образцовым тюрьмам и дворцам, показывали ему картинки, которые он мог бы найти в любой европейской библиотеке. Он просил устроить ему встречу с руководителями. «Наши руководители очень заняты…» – «Ваши руководители сейчас принимают баскетболистов». – «Переговоры с баскетболистами – составная часть дискуссий об экономическом развитии». Поездка к Великой Китайской стене полностью провалилась. «Великая стена, которую мне показали, напоминала укрепления Каркасона[367], со стенами, изрезанными именами туристов. Я представлял Китай как эпопею, а очутился на дешевой ярмарке».