Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Когда после вспышек гнева, обид ему наконец удалось поговорить с рабочими за чашкой чая, он так и не смог ничего добиться от собеседников. «Что вам дала революция?» Руа ждал ответа: «Свободу и честь». Рабочий прокашлялся, задумался, взглянул на сопровождающих Руа мандаринов и выдал тираду о Мао. Девушке лет двадцати пяти, работающей в токарном цехе, он задал вопрос: «Когда ваш муж впервые взял напрокат лодку и вы катались по озеру, вы думали о председателе Мао и партии или просто почувствовали нечто другое, что переполняло сердце и что называется счастьем?» Переводчик улыбнулся. Ход дьявольской европейской мысли принимал неожиданный оборот. «Не знаю, как он перевел мой вопрос. Девушка растерялась. „Раньше, – ответила она, – в обществе царствовала горстка прожигателей жизни. Теперь народ имеет право на отдых“». Невозможно было вылезти из заготовленных реплик. Жюль Руа в досаде собрал чемодан. «Нам показали лишь кору деревьев того леса, в самую гущу которого я хотел зайти». Однако…

Однако лес – китайский народ – все-таки существовал. Руа догадывался о нем и восхищался семисотмиллионным народом, мужчинами и женщинами, не жалевшими труда и жизни, потому что гордились своей страной. «Эта страна строилась ценой скрытого от нас пота рабочих и крестьян, за счет рикш, которые, впрягшись в оглобли, двигали колеса повозки, страна зиждилась на горе тел, обезображенных усталостью».

Через стекла автомобиля и ограду жирных чиновников эскорта Жюль Руа замечал лица, изможденные страданием, скорее напоминавшим смертные муки. На жалкой улочке кишел народ, никак не похожий на тот, что проходил маршем мимо ликующих трибун, размахивая искусственными ветками цветущих персиков. «Это и есть настоящий Китай? Эти согбенные люди, привязанные к клочку каменистой земли или травы?» Так оно и было? Возможно. Но если бы бог Мао потребовал у пяти миллионов китайцев один час дополнительной работы для воздвижения плотины или постройки атомной станции, он получил бы пять миллионов часов, потраченных на… На что? На славу Китая. «Для последнего кули и для первого мандарина главное – не ударить в грязь лицом».

В этом есть нечто прекрасное, но в то же время устрашающее, поскольку, чтобы не ударить в грязь лицом, и Тай, и Чен, и последний кули ввязались бы в атомную войну. «Я восхищался, – пишет Жюль Руа, – отвагой китайцев. Мое сердце готово было разорваться от любви к семистам миллионам мужчин и женщин, принявшим вызов и продемонстрировавшим, что они способны, как и мы, производить сталь, транзисторы и тракторы, но я отказывался верить россказням их мандаринов». В конце своего пребывания ему все-таки удалось поговорить с облеченным властью лицом, маршалом Чэнь И[368], министром иностранных дел, который за несколько недель до того сделал несколько сенсационных заявлений. «Итак, – сказал он Жюлю Руа, – поскольку вы – писатель, прежде всего я вас предупреждаю… если ваша книга окажется злобной, последствия будут удручающими. Я помню слова председателя Мао, адресованные старому китайскому философу: написанное может как спасти жизнь, так и погубить ее. Перо опаснее оружия». Верно, как и следующее утверждение маршала: «Показывать нашу страну, сгущая краски, столь же недостоверно, сколь и показывать ее в слишком ярком розовом цвете».

С этим Жюль Руа согласился. Он собирался написать о том, что обновленный Китай может совершать чудеса производства. Однако он полагал, что еще несколько лет «китайский колосс простоит на глиняных ногах», и если он в безумии ввяжется в так называемую «справедливую войну», то вовлечет «страну в разруху, обречет на смерть тысячи миллионов китайцев, а прочих – на нищету. За несколько часов Седьмой флот[369] способен разрушить Китай, взорвать плотины и мосты, на столетие ввергнуть страну в беду». Тогда зачем говорить о самоубийственной войне? Почему не попробовать предупредить ее со стороны Запада, успокоив это тревожное самолюбие? В течение многих недель Жюль Руа задавался вопросом, сотворит ли он добро или зло, если опубликует рассказ об этом неудавшемся путешествии. Он не раздобыл материалов для революционной эпопеи, книги, о которой мечтал, уезжая, а те материалы, что удалось собрать, не понравились бы не только китайцам, но и многочисленным французским друзьям автора. Если бы он решился сказать всю правду, и ничего, кроме правды, то, по его словам, это означало бы, что «ему абсолютно все равно, нравится кому-либо то, что он пишет, или нет». Он счел важным и необходимым напомнить Западу, с одной стороны, что от Китая еще можно ждать самых удивительных, самых страшных сюрпризов, и с другой – что было бы неразумно и наивно «желать, чтобы Китай рассуждал и действовал, как Европа». Оба положения подтвердились культурной революцией, сначала ее безумствами, а потом ее провалом. Думаю, он был очень этим огорчен.

Тень Валери беседует с нами вновь