Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Как же мы еще близки к гомеровской эпохе! Недавно я во время болезни перечитал «Одиссею». В этом обществе чувствуешь себя как дома. Со свинопасом Евмеем я встречаюсь каждый день: он у меня работает, и, возвратись я после долгой отлучки, он бы встретил меня, как тот – Одиссея. История быстро смыкается с эпосом. Пирр, исторический персонаж, – потомок одновременно Ахилла и Приама. Это не легенда, это факт. Троянская война была.

Однако история, пишет Каркопино, искажена миражами. Мы – наследники греко-римской цивилизации и оттого любим представлять себе Ганнибала грубым варваром. Автор так отнюдь не считает. В его представлении этот африканский воин ничем не отличается от других полководцев-победителей, людей просвещенных и даже пишущих, как Юлий Цезарь, Фридрих II или Бонапарт. «Благодаря прекрасному вкусу, отточенному чтением книг и размышлениями, они сумели в один прекрасный день превратиться в дипломатов и государственных мужей». Известно, что Бонапарт в Государственном совете поражал старых юристов точностью своих познаний и взвешенностью суждений.

Ганнибал был человеком того же масштаба. Живя в эллинизированном Карфагене, он прочел все, что можно было прочесть в ту эпоху. Он повсюду возил с собой редкой красоты настольное блюдо с подписью Лисиппа[656]. В беседе блистал быстрыми и меткими репликами. Можно напомнить его диалог со Сципионом, который, одержав над ним победу, спросил, кто, по его мнению, самый великий военачальник. «Александр, – ответил Ганнибал, – Александр, который с горсткой людей дошел до края света». – «А кого бы вы поставили на второе место?» – «Пирра, ибо он изобрел укрепленные лагеря». – «А на третье?» – «Себя самого». Сципион расхохотался: «Тогда что бы вы сказали, если бы победили меня?» – «В этом случае я бы поставил себя выше Александра, выше Пирра и всех остальных военачальников», – ответил карфагенянин. В те «варварские» времена пленных не вешали – с ними беседовали на философские темы. А вот мы, люди цивилизованные, все это изменили.

Поразительно также, с какой скоростью передвигались эти древние завоеватели. Несмотря на жалкие транспортные средства, они вынашивали далеко идущие замыслы. Пирр, у которого за спиной было всего лишь маленькое греческое царство, пытался завладеть частью Италии и Сицилией – и едва не преуспел. Он алкал и более отдаленных земель – Африки. То, что совершил Александр в Азии, без всякой авиации, танковых дивизий и снарядов, нам представляется чудом. Логистика у Пирра была лучше, чем в Соединенных Штатах. В 281 году до н. э. он привел в боевую готовность войско, насчитывающее три тысячи всадников, двадцать шесть тысяч гоплитов, пять тысяч пращников и пятьдесят слонов. Силы, во много раз превосходящие численность «голубых касок» в Конго. Но он вел это войско и кормил.

На самом деле эти завоеватели были замечательными людьми. Пирр среди многих сражений находил время заниматься генетикой и улучшать породу своих быков. Ганнибал, воспитанный в традициях воинского аскетизма, периодически практиковал воздержание, на которое обрекают себя известные спортсмены. Скромный, суровый, целомудренный герой, одетый так же, как его солдаты, он был в их глазах воплощенным идеалом полководца, «храброго в бою и умом средь других выдающегося». Командуя армией коалиции, где смешались люди, не знающие ни общих законов, ни общих нравов, ни общего языка, он (как пишет Полибий) сумел подчинить их одной идее. Мы по опыту двух войн знаем, что это нелегкая задача. Ганнибал решал еще более сложную проблему, нежели Фош или Эйзенхауэр. «Его моральная стойкость служила цементом, соединявшим разрозненные кусочки вавилонской мозаики».

Цезарем Каркопино восхищается не меньше. Этот аристократ, с молодости сделавшийся левым благодаря своему воспитанию, уму, философской мысли, возвысился до паскалевской идеи: «Справедливость без силы – немощь, сила без справедливости – тирания». Разоружив оппозицию, он поставил на повестку дня в политике не террор, а милосердие. Напрасно его считают отцом цезаризма в том смысле, какой позже придал этому слову Наполеон III. Юлий Цезарь никогда не был и не хотел быть абсолютным монархом. Именно восприняв принципы народовластия и виртуозно применяя их, он и сосредоточил в своем лице многие государственные должности Республики. Он не уничтожил Республику, он хотел стать ее олицетворением. Жером Каркопино полагает, что иного выхода тогда не было.

Цезарь лишал власти не плебс, который уже давно фактически ее не имел, но сенаторов-аристократов, пресловутую знать, выкраивавшую себе проконсульства и обиравшую население. Он если и хотел быть царем – как верно полагали заговорщики Мартовских ид, – то не царем Рима, и хотел лишь для того, чтобы обладать в Империи тем авторитетом, какой дает только монархия. Египтяне, к примеру, могли почитать только царя.