Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Следующий шаг по направлению к нам делает Фукидид. Наш друг Тибоде[661] мог в 1915 году отправиться в «поход с Фукидидом». Геродот еще близок к Эсхилу, Фукидид, как и Еврипид, «вольнодумец». Аристократ, выбранный стратегом и изгнанный из Афин за то, что был неудачливым военачальником, он на досуге, пребывая в необременительной ссылке, описал сражения, свидетелем которых был. Он – свидетель активный, разбирающийся в государственных делах и обращающийся к документам, у него рационалистический склад ума, он не придает значения оракулам и пророчествам. Его «История» – не столько повествование, призванное сохранить память о событиях, которые изменили лицо Греции, сколько рассуждение, из которого он намерен вывести общие законы страстей, управляющих политикой. Его труд «найдут полезным те, кто пожелает иметь ясное и верное представление о прошлом, ввиду того, что, по свойствам человеческой природы, и в будущем когда-нибудь может произойти нечто подобное…». Это скорее не парадное сочинение для современной публики, а «нетленное сокровище».

Ktéma eis aei… нетленное сокровище, которым смогут руководствоваться грядущие поколения и особенно политики. По правде говоря, я, как и Валери, считаю, что уроки из истории извлекать невозможно. Все течет. Нельзя два раза войти в одну и ту же реку. В гераклитовом космосе ни одна ситуация не повторяется. Мы восхищаемся речью Перикла (надгробным словом первым погибшим воинам), какой-нибудь нынешний государственный деятель мог бы сочинить такую же, если бы обладал талантом. Но наши проблемы – совсем иные, и современная мировая война мало чему могла бы научиться у Пелопоннесской войны, разве что некоторым вечным нравственным ценностям. И тем не менее Фукидид с его замечательным стилем написал самую настоящую, умную и искусную историю, которая усеяна прекрасными портретами – Перикла, Алкивиада, Клеона. Г-н Фласельер[662] справедливо заметил, что по своим достоинствам историка он превзошел даже своих последователей[663]. С философской точки зрения он привнес идею о том, что можно успешно бороться с человеческой натурой безупречным поведением, полным пониманием ситуации и напряженным усилием, разум способен преодолеть судьбу.

Вот только достоинства, необходимые для победы над Немезидой, – умеренность, авторитет, трезвый ум – редко соединяются в одном человеке. После Перикла Периклов больше не будет, и верх одержит рок или случай. Отсюда искушение выйти за пределы истории и создать идеальную Республику вне любого реального полиса. Это будет Платон. Для этого философа, гражданина побежденных Афин, только что отправивших на смерть лучшего из своих сынов, Сократа, самого законопослушного и в то же время самого свободного, ход истории есть бессвязная и жестокая драма. Отчаявшись сделать ее доступной разумению, Платон смешивает миф с реальностью и создает рациональную философию истории – философию умопостигаемую, но оторванную от реальности.

Великий Фукидид придавал недостаточное значение социально-экономической инфраструктуре войны. После поражения и заката демократии пробуждается классовая борьба. Аристократическая комедия Аристофана извращает историю, рассматривая ее в самом жалком аспекте. С точки зрения Аристофана, Пелопоннесская война была вызвана не конфликтом между двумя представлениями о Греции – афинским и спартанским, – но слабостью Перикла и тем, что «похитили двух девок у Аспасии»[664]. Афинский воин, величественный и прекрасный в своем знаменитом надгробном слове, у испорченного автора превращается в комичного фанфарона, лентяя, гоняющегося за деньгами, мужлана, который злится из-за того, что его отрывают от его олив и супружеского ложа. Настоящее опорочено, прошлое предстает в воспоминаниях как время изобилия, безопасности и покоя. Такая «антиистория» отбивает у человека вкус к своей исторической роли, обесценивает любую славу, восхваляет «старое доброе время» и создает оскорбительно неполную версию великих событий. Мы отправлялись от эпоса, от возвышенных мифов, от Геродота и Фукидида мы узнали высокие речи об истории; мы возвращаемся к мифу, но на сей раз к мифу о жаждущей наслаждений трусости. Это извечный цикл. Все это, хотя и в иных формах, мы видели после обеих войн.

Сейфы и сердца