Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Еще один вклад XVI века – Реформация. Она ли породила капитализм? Или капитализм породил ее? Для Карла Маркса Реформация, дочь капитализма, – это буржуазный способ понимания религии. Для других Реформация, разрешив торговать деньгами, сделала возможным появление крупных банков. До сих пор слово «ростовщичество» означало любой заем под проценты. Начиная с Реформации оно стало обозначать процент чрезмерный или незаконный. «Следует поступаться ради общей пользы», – говорит Кальвин. Он дозволяет давать в долг под разумный процент и тем самым основывает протестантскую банковскую систему. Отныне совесть банкира будет спокойна. Он верит, что останется в выигрыше на обеих площадках – и в земном мире, и в загробном. С другой стороны, одной из основ пуританской этики станет прославление труда как самодостаточной цели. Именно экономические добродетели – усердный труд, воздержанность, добронравие – приводят к процветанию пуританских общин в Англии и Соединенных Штатах. Они противостоят «духу роскоши» средневековой католической церкви. Но и торговец-католик постепенно приучается сочетать Бога с мамоной.

Тем самым к началу XVII века перед нами богатая, могущественная буржуазия со своими особенными достоинствами, но также и недостатками: жаждой выгоды, потребностью в иной, нежели в Боге, защищенности, страстью к тайне, наконец, неустойчивостью: ведь буржуа связал свою жизнь с деньгами, а они не создают таких протяженных во времени связей, как земля. Вследствие этой неустойчивости буржуазные династии эфемерны – в отличие от династий дворянских. Одно поколение сколотит состояние, следующее пользуется им в свое удовольствие, а третье снова впадает в бедность. Крупная буржуазия пытается поправить дело, заключая браки с дворянами и вкладывая деньги в землю. Она бросает якорь. Вот только ее способ землевладения иной, нежели у феодала. Феодал только пользовался землей, а буржуа имеет ее в собственности и боится потерять. В результате позднее (вплоть до 1945 года) у французской буржуазии будут две главные слабости – боязнь рисковать и отсутствие динамики.

«Если от собора Парижской Богоматери переместиться к колоннаде Лувра, у нас возникает впечатление, что перед нами другая Франция, другой народ», – пишет Режин Перну. И это правда. Классической эпохе больше нравится строить дворцы, чем церкви, и ее архитектура, как и литература, подчинена классическим правилам – симметрии, пропорциям. Облик средневекового города отвечает потребностям, облик города XVII века – стремлению к умопостигаемому декору (Вандомская площадь, площадь Побед). Режин Перну считает, что XVII век – уже век буржуазный. Дворянство сохраняет свои должности при дворе, но делами заправляют Кольбер, Лувуа[669]. Вся великая литература того времени, за исключением Ларошфуко и Фенелона, буржуазна. Классицизм с его абстрактностью отвечает духу буржуа, привыкшего к отвлеченным денежным операциям. В комедиях Мольера торжествует законник, знаток римского права, и француз из фаблио. В его понимании женщины, любви нет и намека на рыцарство. Наконец, Декарт снабжает буржуазию той философией, какая была ей нужна, – философией честного человека, который верит только в то, что понимает (кроме вопросов веры, разумеется). «Примат разума дает ей отсутствовавшую прежде умственную и моральную уверенность в своей правоте». Даже сфера страстей, чувств, искусства оказалась в классицистическом театре подчинена порядку. Буржуа почувствовал себя дома.

По крайней мере так пишет Режин Перну. На это можно возразить: тематика «Принцессы Клевской»[670] вполне рыцарская, у Расина есть свои тайны, Декарт, французский кавалерист, «хорошим шагом» идет на войну и восхваляет благородство и щедрость, Паскаль – отдаленный предшественник абсурда. Но я не возражаю – я излагаю. Допустим, что главная линия буржуазной цивилизации – считаться лишь с рациональными и количественными ценностями, в ущерб чувству и воображению. Такой тип цивилизации господствует в XVIII веке. Философы того времени – буржуа-оптимисты, они верят в прогресс просвещения. Их философия отвечает запросам буржуазного общества. Буржуа полагает, что сам строит свою жизнь: он трудится, он копит деньги, он сторонится тайных сил, в глубине души он антиклерикал. Весьма удачное олицетворение такого типа буржуазии – Вольтер: он без ума от разума, активен, удачлив во всем. Но он, как и вся буржуазия, страдает от привилегий дворянства, от наглости некоторых вельмож, от того, что при дворе и Людовика XV, и Людовика XVI самые важные посты склонны оставлять для аристократии. «Буржуа 1788 года – это социальный изгой».