Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Цезарь-политик «начертал недрогнувшей рукой карту нашего западного мира»: именно он объединил Италию, Галлию и начал процесс воссоединения Англии с континентом. Он подготовил почву для децентрализации и местного самоуправления, делегировав значительные полномочия администрации на местах. Он был прекрасным экономистом и ввел на всей территории Империи полновесные, конвертируемые деньги; урбанист, он пытался улучшить дорожное движение в Риме. Благодаря его насущной и тонкой реформе календаря абсурдная система летосчисления была заменена научной, той, которой мы пользуемся и по сей день. Тут наш собрат по перу не упускает случая – впрочем, законного – заклеймить Цицерона: «Издеваясь над Цезарем за то, что тот якобы пожелал заставить звезды подчиняться его велениям, он выставил себя в еще более смешном виде, чем г-н Тьер своими диатрибами против железных дорог».

По мнению Жерома Каркопино, то, что Брут дерзнул посягнуть на своего благодетеля, – огромное несчастье. Цезарь к тому времени замыслил «колоссальный миротворческий план, результатом которого должен был стать всеобщий и вечный мир». Он единственный из властителей при благоприятных условиях способен был преуспеть там, где все остальные терпели крах, потому что обладал неповторимым гением, а также выковал несравненную военную машину. Его рослые «служаки»-легионеры «покорили бы весь земной шар» и обожали своего командира, потому что он щадил человеческие жизни. Но гражданские войны и покушение Брута раскололи единую армию Цезаря. Она так и не сумела вновь обрести боевой дух. Последователям Цезаря будет не хватать войск – и верных людей. Если бы Брут не решился, вся Германия перешла бы под власть Рима и судьбы Европы оказались иными.

Правда ли это? На мой взгляд, прекрасная книга Каркопино скорее доказывает тщету любых великих замыслов и особенно замыслов завоевательных. Чем обширнее империя, тем более она уязвима. Достаточно песчинки, попавшей в ее маховики, и она рушится, причем куда быстрее, чем создавалась. Ганнибал вышел победителем – но ничего не основал. Пирр восторжествовал – и был убит в уличной драке черепицей, брошенной какой-то старушкой. Генсерик со своими вандалами сровнял с землей Галлию, Испанию и Африку. Все полыхнуло, как солома, и превратилось в горстку пепла. Quot libras in duce summo?

Мораль этой книги, как мне кажется, – в знаменитом диалоге Пирра и философа Кинея[657]. Каркопино цитирует его по Плутарху, а я бы в общем виде изложил его так: «Царь, если боги пошлют нам победу над римлянами, что она нам даст?» – «Тогда мы без труда овладеем Италией». – «А что мы будем делать, когда завладеем Италией?» – «Сицилия, цветущий и многолюдный остров, простирает к нам руки». – «Значит, взяв Сицилию, мы закончим поход?» – «Нет, как же нам потом не пойти на Африку?» – «Но когда все будет в нашей власти, что мы тогда станем делать?» – «Мы отдохнем, мой друг». – «Что же мешает нам, царь, отдыхать уже сейчас?»

Продолжение человеческой истории преподносит нам тот же урок. Арабы сочли, что их удел – мировое господство, но их волна схлынула. Наполеон, гением равный Цезарю, потерпел крах. Гитлер был сам дьявол, но подготовил свой удар с ужасающим искусством; он потерял все, что узурпировал, и умер, покинутый своим народом. Слишком обширные мечты человеку не по росту. Виды животных-гигантов, динозавры и плезиозавры, вымерли. Киней был прав: «Кто же мешает нам жить в мире уже сейчас?» Его вопрос приводит мне на память слова другого философа, Алена. В 1914 году, когда он был канониром, товарищи говорили ему: «Мы им покажем!» – «А что мы будем делать после того, как покажем?» – спрашивал он. Послевоенный период стал ответом на этот вечно насущный вопрос.

Геродот Рождение истории

Поль Валери считал, что изучать историю опасно. По его словам, она служит пищей и опорой для любых страстей: честолюбцы восхищаются примером других честолюбцев и подражают им. Не знай Наполеон истории Цезаря, он, быть может, вел бы себя разумнее. Чего же хотел Валери? Он хотел, чтобы всякий человек, и в особенности философ, внимательнейшим образом изучал современные проблемы, не ссылаясь на сомнительное прошлое. Книга г-на Франсуа Шатле[658] заставляет нас вспомнить, что на протяжении тысячелетий человеческая мысль была неисторической. Еще и сегодня миллионы людей не имеют ни представления о хронологии, ни потребности в ней, даже своей собственной. Когда же и почему в классической Греции мысли открылось временно́е измерение человеческого бытия? Таков главный вопрос, который ставит г-н Шатле[659].