Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

По сходным причинам язык, которым говорят на сцене, не должен быть похож на бытовое просторечие. Критики этого не поняли. Те пьесы, в которых французский язык не был поруган и принижен, они наградили «эпитетом, который, видимо, должен быть приравнен к худшим оскорблениям, назвав их литературными… Если в вашем творении персонажи избегают этой расслабленности слова и стиля… если из их уст вы слышите глаголы в сослагательном наклонении, если они не путаются в падежах и глагольных формах, то есть, в общем и целом, если они вежливы, решительны и щепетильны, если справляются с монологом, повествованием, воззванием и прозопопеей, то есть если они вдохновенны, способны видеть и способны верить, – вам тотчас скажут… что вы не артист, а литератор». Словом, эти люди, которых напрасно называют «театральными», которые любую тираду, какой бы прекрасной и глубокой она ни была, считают затянутой, похоже, думают, будто литературе доступны все сферы человеческой деятельности: мода, торговый флот, банковское дело, кроме одной-единственной: театра. Жироду отвечает на эту ересь тем, что утверждает в театре слово – хорошо написанный текст.

Другая ересь – говорить, что зрители имеют право все понимать. «Ходите лишь на то, что вам понятно», – твердят им вот уже полвека. «Сходите на „Тоску“: когда двенадцать карабинеров палят из мушкетов в ее любовника, у вас есть все шансы сообразить, что его расстреливают. Сходите на „Испорченный товар“[217], и вы узнаете из пьесы, что накануне свадьбы лучше не прощаться с холостой жизнью в продажных объятиях… Какое счастье, что истинный зритель не понимает, а чувствует. Тот, кто в театре хочет понять, не понимает театра»… «Театр – не теорема, а зрелище; не лекция, а приворотное зелье… Вы находитесь в театре, там льется отрадный свет, там прекрасные пейзажи и воображаемые личности; любуйтесь этими пейзажами, цветами и лесами, наслаждайтесь театральными вершинами и склонами, все прочее – геология».

То, что между театром и церковным празднеством существует связь, – общеизвестная истина, бесспорная, как и большая часть общеизвестных истин. Первыми пьесами были религиозные драмы и мистерии. «Театр наиболее уместен на паперти». Зрители идут туда не для того, чтобы снова встретиться со своей повседневной жизнью, но «для того, чтобы услышать вдохновенные речи о своем предназначении. Кальдерон – это человечество, провозглашающее свое стремление к бессмертию; Корнель говорит о его чувстве собственного достоинства, Расин – о его слабости, Шекспир – о любви к жизни, Клодель – о греховном состоянии и спасении». Что же касается Жироду, то он открывает людям удивительные истины: «что живые должны жить, что живые должны умирать, что за летом следует осень, а зима сменяется весной… что человеку нужен покой, что человек жаждет крови, – словом, все то, чего они никогда не узнают», и все это произносит архангел, которого в театре называют Чтецом, и он – не кто иной, как автор.

Так вот, Жироду в театре без колебаний пустит в ход все свои чары образованного поэта, свой прекрасный язык, греческие и лимузенские образы. Он и там останется самим собой. Однако театральные требования и ограничения пойдут ему на пользу. Необходимость строить диалог заставит его вовремя прерывать долгие перечисления. Он невольно будет искать удачную реплику, точную фразу, тираду, которая всколыхнет зал, – и находить их. Под влиянием Жуве интрига в его пьесах станет менее запутанной, от чего они только выиграют. В романе «Зигфрид и Лимузен» действие местами увязает, в пьесе «Зигфрид и Лимузен» разворачивается бойко и легко.

В пьесах Жироду возвращается к сюжетам своих романов, к мыслям, во власти которых находился со времен Эколь Нормаль, со времен Шатору, со времен Беллака. Тема франко-германских отношений подсказана ему Андлером, Гёте и Сакс-Мейнингеном; поэтичность маленьких городков вдохновила его на создание «Интермеццо»; любящую и разобщенную пару из «Выбора избранников», Пьера и Эдме, в «Содоме и Гоморре» заменили Жан и Лия; тема ужасов войны – лейтмотив Дюбардо в «Белле» и Броссара в «Битве с ангелом» – перейдет к Гектору в пьесе «Троянской войны не будет».

Театр Жироду не похож ни на какой другой. Иногда начинает казаться, будто он движется в сторону Мариво, Мюссе и Аристофана, но это впечатление быстро рассеивается, сходство оказывается ложным. «Амфитрион-38» – это тридцать восьмая по счету пьеса, основанная на мифе о Юпитере и Алкмене, но она равно далека от произведений Мольера и Плавта[218]. Жироду говорит о человеческой чистоте Алкмены, одерживающей победу над произволом богов, плохо умеющих разговаривать со смертными. Для того чтобы нравиться земным женщинам, им следует поменьше сверкать божественными очами. Комические недоразумения Мольера здесь уступают место нежному жеманству и забавным анахронизмам, подчеркивающим ирреальность этой истории.