Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Начинается процесс по делу Дрейфуса. Люс, Баруа и его друзья – за Дрейфуса. Череда битв. Победа. Однако для мистиков-дрейфусаров их победа оборачивается великим разочарованием. Они удивлены и испуганы чудовищем, которое взрастили: приведенные их движением к власти люди слишком уж напоминают вчерашних противников. Новые хозяева оказываются ничем не лучше старых. Честные мистики из лагеря дрейфусаров со всей строгостью судят шкурников и спекулянтов, дорвавшихся до власти. «Они вырвали у нас из рук наше скромное, но гордое знамя и стали открыто размахивать им вместо нас, – говорит Люс. – Они захватили те позиции, которые были завоеваны благодаря нашей работе по оздоровлению общества. И уже на другой день после победы они по-хозяйски распоряжаются всем. Разрешите провести здесь различие, которое для меня очень важно: вчера мы представляли собой небольшую горстку защитников Дрейфуса, а сегодня они вещают от имени целой армии дрейфусаров…»

Жан Баруа становится активным борцом с клерикализмом, делает своей главной целью воспитание у соотечественников духа свободомыслия. Но вот однажды фиакр, в котором он едет, сталкивается с трамваем. Жану кажется, что гибель неминуема, и, сам того не сознавая, он вдруг начинает молиться: «Радуйся, Мария, благодати полная…»[258] Когда же Баруа приходит в себя и осознает свою слабость, ему становится страшно от того, что, оказывается, живет в глубинах его души. Он пишет духовное завещание: «Я не верю в бессмертие человеческой души, якобы существующей отдельно от тела… Я верю во всеобщий детерминизм и в причинную обусловленность человеческой воли… Я уверен, что наука, приучив людей спокойно игнорировать непознаваемое, поможет им обрести такое душевное равновесие, какого им никогда не давала ни одна религия».

Но он надломлен, в душе его появилась трещина. Баруа видит, как вокруг него подрастает новое поколение молодых людей, стремящихся противопоставить анархическому романтизму старших возврат к догматическому католицизму и традиционной политике. Его собственная дочь Мари хочет постричься в монахини. Он и сам теряет былую уверенность. На закате жизни он убеждается в ничтожности науки: «Я устал от того, что наука все отрицает! Делает она это не более убедительно, чем те, кто утверждает…» Мучительные размышления. Физическое разрушение. Однажды просит позвать аббата, ему нужно исповедаться: «Спасибо, что вы так быстро пришли. Я не мог больше ждать…»

Проходит еще немного времени, и он умирает, крича в ужасе: «Ад!» Аббат протягивает ему распятие, он «хватает крест, запрокидывает голову и в каком-то исступлении прижимает распятие к губам».

Сесиль молится у тела мужа, потом открывает один за другим ящики его письменного стола в поисках волеизъявления покойного и в конце концов обнаруживает на этажерке под папками завещание атеиста. Читает: «Я не верю в бессмертие человеческой души, якобы существующей отдельно от тела… Я верю во всеобщий детерминизм и в причинную обусловленность человеческой воли…» – и бросает листки в огонь камина. Комната освещается ярким пламенем.

Было вполне естественно написать этот роман после споров между Анатолем Франсом и Брюнетьером[259], недавних их яростных дебатов на тему о несостоятельности науки. Способна ли она, например, дать человечеству духовные ценности, которые могли бы прийти на смену ценностям религиозным? Совместимы ли научные истины с христианскими догматами? Нет, Мартен дю Гар не пытается ответить на эти вопросы, но он выводит на сцену персонажей, которых эти вопросы волнуют. Он ставит проблемы с достоинством, умно, выказывая полную осведомленность об обоих возможных путях их решения. Можно только пожалеть о том, что мысли Люса, представленного нам в качестве одного из великих умов своего поколения, не выражены более ясно, что его теория не сформулирована более четко. Но ведь очень трудно создать образ гения, даже Бальзаку это не удавалось. «Гений может сотворить все, что угодно, – кроме гения».

Важно отметить, что Мартен дю Гар серьезно повлиял на Андре Жида, когда того терзали противоречия между религиозным воспитанием и скептицизмом зрелого возраста. Именно спокойный, без угрызений совести и без озлобленности, атеизм друга стал для него опорой и источником уверенности. Жид тщетно старался примкнуть к католицизму или коммунизму, но не сумел поверить ни в то ни в другое. Мартен дю Гар оказался для него тем человеком, на которого можно положиться.