Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Дебют показал такую зрелость совсем молодого драматурга (Аную было тогда всего двадцать два года), что это вызвало всеобщее удивление. Если не вдаваться в детали, можно сказать, что «Горностай» – пьеса, в которой роль «разгневанного юнца» по имени Франц могла бы принадлежать самому автору. «Каждый день из-за любой ерунды натыкаюсь на эту стену: я беден… Мы бедны, Филипп! И это для нас сочиняются нравоучительные книги. Мы должны быть мелочно бережливы и знать цену каждому грошу».

Франц, который все это произносит, влюблен в Моним – племянницу богатейшей вдовы, герцогини де Грана. Для того чтобы жениться на Моним, Францу хотелось бы разбогатеть – уж очень хорошо он знает, как отвратительна бедность. «Моя любовь слишком прекрасна, и я жду от своей любви слишком многого, чтобы рисковать, позволяя бедности испоганить ее». В ответ на заявление Моним о том, что с любимым она готова жить даже в нищете, он отвечает: «Ах, ты говоришь о нищете как богачка!.. А меня она преследует по пятам уже двадцать лет хуже злобной собаки. И я знаю, что сопротивляться ей не может никто и ничто, даже молодость». Ради Моним, ради того, чтобы их семья жила в достатке, он убивает герцогиню, состояние которой переходит к племяннице, ее единственной наследнице. Полиция подозревает Франца, но полусумасшедший слуга берет вину на себя. Франц мог бы спастись от правосудия, однако Моним, возмущенная тем, что он пошел на преступление, кричит ему, что он ей отвратителен: «Я ненавижу тебя за то, как ты поступил с этой несчастной любовью!» – и он сдается властям. Последняя реплика Моним: «Я люблю тебя!» – но уже слишком поздно…

В этой черной, беспросветно черной пьесе впервые была обозначена главная тема творчества Ануя того периода: проклятие бедности. Сразу вспоминается – увы, правдивая – история о мальчонке, который просто-таки умирает от желания покататься на карусели, но, когда отец дает ему именно на это два су, паренек не может расстаться с монетами, настолько изъела его бедность изнутри…

«Горностай», первая пьеса Ануя, мало чем напоминала творения Жироду и, хотя написана была довольно сильно, оказалась чересчур прямолинейной, лишенной поэтических озарений. Решающую роль в становлении драматурга сыграли встречи в 1937 году с двумя лучшими режиссерами того времени: Питоевым[274], поставившим две его пьесы (сначала «Пассажира без багажа», а через год – «Дикарку»), и Барсаком[275], который поставил «Бал воров». Именно благодаря этим встречам Ануй из литератора, пишущего пьесы, окончательно превратился в настоящего драматурга – то есть человека, посвященного в тайное тайных театра. Великие режиссеры нашего времени, можно сказать, произвели на свет великих драматургов. Без Жуве не состоялся бы Жироду как драматург, а Ануй на смерть Питоева откликнулся так: «Мы спокойно сидели на стульях друг против друга, только вдвоем, и Вы, говоря вполголоса, населяли свой маленький кабинет целым миром… Мы всегда будем помнить о Вас – о человеке, умевшем создать ночь в пустыне и лагерь кочевников с помощью черного задника и двух скрещенных брусьев, на который примостился комедиант в каком-то банном халате – ни дать ни взять араб».

После «Дикарки» еще совсем молодой Ануй был признан одним из лучших авторов современного театра, после чего пьесы его посыпались как из рога изобилия. Опубликовав их в сборнике под одной обложкой (и надо сказать, что испытание чтением его пьесы выдерживают прекрасно), сам драматург предлагает такую классификацию своих пьес: «черные» – это те, в которых отражалась пессимистическая точка зрения на жизнь; «розовые», в которых, несмотря на «черноту» людей, жизнь в финале принималась какой есть – порой с улыбкой, порой со смирением; «блестящие», где главенствовала фантазия; «колючие», пронизанные горечью, – бурлескные или, напротив, очень печальные; и, наконец, «костюмные» – исторические, с сюжетом, позволявшим говорить о вечных чувствах. Такими были «Жаворонок» (о Жанне д’Арк), «Бекет, или Честь Божья» (об архиепископе Кентерберийском Томасе Бекете), «Потасовка» (о превратностях судьбы Наполеона и скандалах, сопутствовавших его возвращению с острова Эльба, о Ватерлоо и второй Реставрации).

Пол Вандромм[276] вполне справедливо отметил[277], что эта последняя, начисто лишенная иллюзий пьеса «означает конец периода комедий плаща и шпаги с пустопорожней интригой. Жизнь многому научила Жана Ануя, и для него стало особенно важно ни в чем не обмануться – ни в ярости, ни в безумных своих надеждах, ни во взглядах на мир». Театр Жана Ануя, а вместе с ним и философия драматурга медленно эволюционируют в направлении милосердия, совсем непохожего, но тем не менее созвучного милосердию Жироду.

А теперь давайте проследим за этой эволюцией.

II