Литературные портреты: волшебники и маги

Однако средний англичанин был удовлетворен таким исходом дела: «Вот куда ведет жизнь артистической богемы, во имя которой пренебрегали моим мнением!»

Когда Уайльд вышел из тюрьмы, его было невозможно узнать. Он похудел, потерял двадцать килограммов. Глаза блестели. Но главное, он научился сострадать. Первое, что он сделал, оказавшись на свободе, – написал в «Дейли кроникл» письмо в защиту охранника, уволенного за то, что дал печенье мальчику-заключенному.

Он уехал во Францию, поселился в Берневале, где его посетил Андре Жид.

«Дорогой мой, – сказал ему Уайльд, – вы понимаете, какая восхитительная вещь – сострадание? Я каждый день благодарю Господа, да, на коленях благодарю Господа за то, что мне довелось узнать это чувство. Когда я только оказался в тюрьме, у меня было каменное сердце, я думал лишь об удовольствиях. Теперь же сердце мое разбито, и я понял, что сострадание – самое великое и самое прекрасное, что только есть на свете. Вот почему я нисколько не сержусь на тех, кто осудил меня, ни на кого не сержусь, ведь если бы не они, я не узнал бы всего этого».

* * *

Пока эти чувства переполняли его душу, он писал «Балладу Редингской тюрьмы» – и в самом деле замечательную вещь. Вот только человек не может долгое время находиться в разладе с собственной природой. Уайльда отыскали приятели, и он, перебравшись в Париж, вернулся к прежней жизни. Он вновь принимал приглашения отобедать с друзьями и охотно рассказывал о своем несчастье как о милом происшествии.

«Видите ли, художник, – говорил он, – может иметь успех, это не возбраняется, но жизнь непременно должна завершиться поражением, это его миссия – прожить наполненную жизнь. За большим успехом должно следовать большое несчастье. Только тогда художник видит себя таким, каков он есть, а через себя и других; только тогда он постигает смысл жизни, смысл своего искусства. Сам я вижу, что прожил жизнь, которая была необходима моему искусству. У меня был большой успех, потом большое несчастье, я познал цену того и другого. Так пристало ли мне жаловаться? Да, признаться, я слабоволен и предпочел бы, чтобы все это произошло с кем-нибудь из моих друзей, например с одним из вас. И все же я прекрасно понимаю, что пережил единственное испытание, через которое истинный художник может постичь красоту».

И все же пережитое подорвало его здоровье. Ему следовало бы соблюдать строгую диету, но он отказывался. Друзья говорили ему:

– Оскар, вы убиваете себя!

– А зачем мне теперь жить? – отвечал он.

Он умер в Париже в 1900-м, в комнате отеля на левом берегу, в жалкой, убогой обстановке, которая так его страшила, когда он приехал повидать Верлена. За гробом шли лишь несколько друзей.

* * *

В том же году умер Рёскин. Последние восемь лет жизни он провел в полном уединении, глядя на проплывающие облака и вдыхая аромат роз. В голове уже не было никаких мыслей, но его великий ученик Пруст хочет верить, что среди знакомых очертаний, которые тревожили замутненный разум, были прекрасный бог Амьена и ангелы Святого Марка[99]. Порой он восклицал: «Beautiful! Beautiful!» («Прекрасно! Прекрасно!»). В день его восьмидесятилетия со всех концов света приходили письма, телеграммы, цветы. Принесли торжественное поздравление от принца Уэльского и прочих официальных лиц, а следующей ночью он тихо скончался среди дорогих его сердцу полотен Тёрнера. Ему устроили простые деревенские похороны, как он и просил. Никакой черной драпировки, но на гробе ярко-красное шелковое покрывало с его вышитым девизом: «До конца».

* * *

Как отличается мирная и славная кончина Рёскина от жалкой смерти Оскара Уайльда; возможно, если принять во внимание жизнь и воззрения того и другого, они вполне заслужили такое отличие. Но кто знает? Оба они, и Рёскин, и Уайльд, были теми, кем только и могли быть в своих жизненных обстоятельствах, и один несет ответственность за другого. Такие, как Рёскин – добродетельный эстет, желающий навязать общественной жизни понятия красоты и совершенства, присущие искусству, – пройдя через поражения и разочарования, всегда будут порождать таких, как Уайльд, кто, пресытившись жизнью и отвернувшись от реальности, хочет жить в искусственном мире и соединять слова забавы ради.