Литературный быт в позднесоветских декорациях

Через недельку-другую Баруздин, встретив меня в коридоре, ехидно спросил: «Что там у тебя с Ваншенкиным?» Услышав мое невнятное бормотание, он пригласил меня в кабинет и вручил мне все ту же пачку стихотворений. «Так я же их уже читал и даже отобрал для печати». — «Неужели? — восхитился Баруздин. — И сколько же ты отобрал?» — «По-моему, семь». — «А сколько их всего здесь?» — «Понятия не имею, я их не пересчитываю». — «И напрасно, — сказал Баруздин, не дрогнув лицом. — Их у него пятнадцать. Ты отобрал меньше половины. Никто еще с ним так не поступал». Я добавил к отобранным стихам одно, перевалив тем самым за критическую половину, и восстановил нарушенную моим неведением справедливость. Подборка была напечатана, но судьба над Ваншенкиным посмеялась. В стихотворении «Погибшая любовь» лирический герой грустно сообщал о себе: «На улице дальней / Очнулся с авоськой мирскою / Под мемориальной, недавно открытой тоскою». Но вместо «тоскою» в типографии, не распознав изысканной метафоры, набрали — «доскою». Все наши попытки установить виновника ошибки — корректуру читали несколько человек — окончились ничем. Очнувшись с авоськой под собственной мемориальной доской, Ваншенкин больше никогда в отделе не показывался.

Возвращаясь к поэме Кугультинова, должен сказать, что мариновал ее сколько мог. Встречая меня в коридоре, Баруздин иногда с садистским выражением сообщал: «Опять звонил Кугультинов, спрашивал, как там наша "Венеция“…» Когда ситуация достигла точки кипения, я вынужден был запустить «Венецию» в производство, а чтобы немножко успокоиться, написал по этому поводу юмореску. Поэма теперь называлась «Град в редакции», и я достаточно точно воспроизвел многостраничный ее сюжет. Автор поэмы у меня сообщал: «Как я устал от заграницы! / Вчера вернулся лишь из Ниццы, / А ныне, призванный СП, / Я мчу в Венецию в купе. / О, как прекрасна ты, картина / Дворцов, гондол, каналов, вод! / Меня встречает здесь, как сына, / Торгующий вокруг народ. / Все здесь красиво и уютно, / И синьориток облик мил… / Вот разве только град минутный / Мой пыл внезапно охладил. / Я в пиджачке промерз немного / (Никто погреться не пускал), / Но вскоре рядом, слава богу, / Наш гимн партийный зазвучал. / То шли у докеров волненья, / И для меня воскресли вновь / И божество, и вдохновенье, / И жизнь, и слезы, и любовь…»

Поэма поступала в отдел с загадочной запиской Баруздина: «По мне, так очень интересно. / Пожалуйста, найдите место. / Печатать надо, но зачем — / Вы объяснить должны нам всем». Потом поэма вывешивалась на «собаку» и следовали замечания всех кому не лень. Ответственного секретаря: «Хвалить Венецию не надо, / И увеличьте силу града!» (Я переписывал: «Каналы счесть — не хватит сил, / Но все однажды в море канет. / К тому же град размером в камень / Мне прямо в темя угодил…») Второго зама: «Пришел я к грустному итогу, / Когда все это прочитал. / Что значит — "рядом, слава богу, / Наш гимн партийный прозвучал“? / Мне кажется, в поэме живы /Религиозные мотивы!» (Я переписывал: «Замерз, хоть плотный я мужчина: / Никто погреться не пускал! / Вдруг рядом (что за чертовщина!) / Наш гимн партийный зазвучал!»; корректора: «Я мчу в купе» — не говорят: / Мчит поезд, люди же — сидят. / К тому же вместо слов «как сына» / Вы напечатали — «Кайсына».) В заключение меня напутствовал первый зам: «Пусть текст поэмы слабоват — / В том переводчик виноват. / Но ты-то мог понять заране, / Что автор — наше достоянье?!. / Начало срежь, усиль финал, / И эта вещь войдет в аннал». Окончательный доворот винта происходил и в пародии: поэма становилась теперь «Отчетом поэта Кугультинова в Иностранную комиссию Союза писателей о командировке в Венецию»: «Согласно вашим поручениям, / Недавно посетил Италию. / Возглавил докеров волнения, / Борьбу с мздоимством и так далее. / Призвав к порядку эту публику, / Предпринял ряд конкретных мер, / Чтоб Итальянскую Республику / Включить в состав РСФСР». Заключительная подпись на «собаке» гласила: «По-моему, очень интересно! / Пора в печать! Найдите место… (С. Баруздин)».

Я зачитал это произведение на новогоднем вечере в редакции, который мы устроили накануне наступления 1985 года. В обычае журнала было приглашать на такие мероприятия кого-нибудь из именитых авторов. В этот раз пришел Булат Окуджава. Совсем недавно «Дружба народов» напечатала его «Свидание с Бонапартом», и он возвращал «должок» несколькими песнями. Поэма, как и всякая пародия, отражала действительность достаточно точно. Не смеялись только двое — Окуджава, который, будучи далек от редакционной кухни, ничего не понял, и Баруздин, который все понял слишком хорошо. Впрочем, его доброжелательного отношения ко мне эта шутка не изменила…