Литературный быт в позднесоветских декорациях

Зачастую московские переводчики смахивали на коробейников. Приходил такой коробейник с туго на­битым портфелем и спрашивал: «Вам нужны стихи армянских поэтов?». — «Нет, не нужны, — к примеру отвечал я в надежде, что на этом разговор закончится. — Мы их уже публиковали три номера назад». Коробейник не спешил закрыть за собой дверь, пере­минался с ноги на ногу. «А как насчет узбекских? — с надеждой говорил он и уже открывал портфель. — Я вот недавно перевел...». — «И узбекские не нужны, их в плане этого года нет». — «Ну, тогда позвонйте, если понадобится. У меня еще есть Прибалтика». И тихонько подкладывал мне на стол визитку.

Иногда «живьем» поступал «самотек» с улицы, и это сулило вполне реальные неприятности. В жур­нале не было «проходной», пропусков, охраны и пр. Мы жили вполне патриархально, открытым домом. В один прекрасный день стало известно, что в журна­ле «Юность» безобидный с виду графоман чуть было не зарезал заведующего отделом поэзии — тот си­дел один в комнате, погрузившись в изучение почты, и посетитель, неслышно подойдя сзади (возможно, это был автор отвергнутых произведений), уже за­нес над ним нож, но в этот момент в отдел заглянул кто-то из сотрудников. Я вспомнил о происшествии в «Юности», когда, буквально неделей позже, дверь в наш отдел открылась и на пороге появился молодой розовощекий человек (о таких говорят — «кровь с мо­локом»). Со сверкающими глазами, не произнося ни слова, он направился к моему столу и положил пере­до мной пачку желтой бумаги, с отшлепанными на старой пишущей машинке стихами. В конце каждого стихотворения была карандашом нарисована печать и на ней надпись: «Печатать разрешено. КГБ».

Хорошо, что к этому времени я взял в отдел внеш­татным консультантом для общения с авторами «самотека» — Алешу Парщикова, совсем тогда моло­дого. Парщиков только что вернулся из ЦДЛ, где нашу литературную братию кормили удешевленными комплексными обедами, и, глянув на немую сцену, сразу включился в ситуацию, успокоительным жестом по­казав мне, что сейчас наведет порядок. «Вы — контактер?» — грозным начальственным голосом спросил он пришельца, повергнув меня этим вопросом в еще большее недоумение. «Так точно!» — встав по стойке «смирно», с неожиданной готовностью откликнулся контактер. «Тогда вам надо идти в журнал «Москва», к Анатолию Парпаре, там принимают контактеров». — «Слушаюсь!» — четко ответил молодой графоман, со­брал бумажки и был таков...

Присутствие в отделе Парщикова значительно облегчило мою редакторскую жизнь. Он взял на се­бя всю переписку с графоманами, а также с теми авторами, стихи которых нашим критериям не соот­ветствовали. Я был в его художественном вкусе со­вершенно уверен и переписку эту не контролировал. У меня, что называется, гора свалилась с плеч. Че­ловеческое и профессиональное общение с Парщиковым оказалось для меня неожиданно интересным и плодотворным. Я был гораздо старше и, благодаря нашему сближению, смог многое понять в «младом и незнакомом племени», которое он олицетворял, познакомиться с кругом его сверстников, их образом жизни, их социальными представлениями и филоло­гическими интересами.

Молодое поколение, которое пришло вслед за диссидентами, романтиками и социальными бунта­рями 60-х — 70-х годов и к которому принадлежали Парщиков, Жданов, Еременко, Щербина, было уже в значительной степени деполитизировано и разо­чарованно, как бы предвещая своим обликом со­циальную апатию, охватившую в последние десяти­летия наше общество в целом. Молодые не хотели служить от зари до зари, больше всего ценили чув­ство собственной свободы, работали кто-где, лишь бы хватало на кусок хлеба (лифтерами, вахтерами, истопниками, дворниками и т. п.), объединялись по принципу близости эстетических, а не политических пристрастий.

Обретение своего места в обществе, и в 80-х годах оставшемся чисто «советским» (сегодня, судя по возрождению культа Сталина и глубокой исторической ностальгии, видно, насколько советским остается оно и в первом десятилетии XXI века), давалось этому поколению очень нелегко, и я с интересом наблюдал, как энергично примеривались то к одному, то к другому виду деятельности и сам Алеша, и тогдашняя его жена Оля Свиблова, создавшая ныне знаменитый москов­ский Дом фотографии (с той поры утекло много лет, и я радуюсь ее успехам, а когда она говорит в телеви­зионной передаче об успехах вполне уже, как оказы­вается, взрослого человека Тимофея Парщикова, сы­на Алеши, у меня перед глазами встает трогательный образ маленького мальчика в очочках, которого она водила в специализированный офтальмологический детский сад прямо под окнами моего дома).