Литературный быт в позднесоветских декорациях

С некоторыми «хорошими и разными» поэтами мне довелось вживую познакомиться еще задолго до «Дружбы народов». В середине 70-х годов я отпра­вился на Международный фестиваль молодежи в Бе­лоруссию, где меня по линии КМО СССР подрядили сделать в Минске доклад о современной советской литературе на торжественном заседании, которое вел сам товарищ Тяжельников, возглавлявший тогда детский комсомол. Я был совершенно неподходя­щий для этого официального праздника кандидату­рой и стал говорить о яркой прозе шестидесятников, о талантливой поэзии Евтушенко, Вознесенского, Окуджавы. Имена эти действовали на Тяжельникова угнетающе, а два молодых болгарских поэта, Георгий Константинов и Дмитрий Иванов, подошли ко мне после этого заседания познакомиться и в знак ува­жения взялись тащить мой чемодан к автобусу (наша делегация отправлялась «фестивалить» дальше, в Бе­ловежскую пущу). По дороге они сообщили, что у них в Софии подобные выступления невозможны, но раз в Москве такое разрешено, значит, не все еще поте­ряно... Я отыскал этих симпатичных людей десять лет спустя в Софии, куда поехал уже по линии «Дружбы народов». Мы встретились как старые друзья. Про­шедшие годы и лично товарищ Тодор Живков не до­бавили болгарским поэтам оптимизма, и несколько дней мы углубляли наше взаимопонимание в Софий­ском Доме литераторов, очень напоминающем ЦДЛ по количеству спиртных напитков на душу населения.

Из Болгарии я возвращался в Москву вместе с пре­красным поэтом и деликатнейшим человеком Влади­миром Соколовым, который имел неосторожность по дороге домой положить советские деньги, разрешен­ные к вывозу за границу каждому гражданину СССР на случай непредвиденных обстоятельств, в сумочку своей жены Марьяны и потому не смог предъявить их молоденькой таможеннице при досмотре в москов­ском аэропорту. «Вы совершили двойное нарушение правил, — кричала девчонка. — Ваши триста рублей должны были быть при вас, а ваша жена не имела права держать у себя шестьсот рублей. Вот я сейчас оформлю протокол и не выпущу вас в город...» «Девушка! — в свою очередь кричал я. — Опомнитесь! Ведь это лауреат Государственной премии извест­нейший поэт Владимир Соколов!» Мой крик не произ­водил на сотрудницу ни малейшего впечатления. «Это мой муж, он действительно лауреат Государственной премии...» — волновалась прелестная Марьяна, видя, что я не вызываю у таможни ни малейшего доверия. «Я действительно лауреат Государственной пре­мии...» — тихим и неуверенным голосом подтверждал Соколов, с каждой минутой все больше сомневаясь в реальности своего существования. Наконец мы прорвались на родину сквозь родной кордон, и дома, ночью, в памяти моей возникли знаменитые строки, которые кто только не цитировал: «Я устал от двадца­того века, / От его окровавленных рек. / И не надо мне прав человека, / Я давно уже не человек». Стихи были точны и резки, но слишком публицистичны, мне все­гда недоставало в этой строфе обычного для Соко­лова мыслительного вещества и акварельной неж­ности, а дальше я не помнил. Там что-то еще было, должно было быть. Наутро я полез в книгу и нашел недостающую строфу: «Я давно уже ангел, наверно, / Потому что, печалью томим, / Не прошу, чтоб меня легковерно / От земли, что так выглядит скверно, / Шестикрылый унес серафим». Поэтический облик бытия прорастал у Соколова невзирая ни на что — как трава сквозь асфальт...

Сегодня, вспоминая прошлое, я думаю, как много упустил, не входя с поэтами в близкие человеческие отношения, всегда соблюдая дистанцию и опасаясь неловких положений, при которых буду вынужден от­казывать в публикации не просто автору, но уже свое­му приятелю. Примерно по этому же принципу хирурги не берутся оперировать своих родственников. Как много национальных республик я мог бы объездить, сколько гостеприимных московских домов посетить, каких красот насмотреться! И даже — каких яств ис­пробовать. Впрочем, чего только не лезет в голову на старости лет... В сущности, был только один опыт несостоявшихся отношений, который вызывает у меня вопросы и сожаления до сих пор. Имя этому опыту — Булат Окуджава.

С Булатом лично — вне редакции — я познако­мился в 1984-м или 85-м году, когда Союз писателей отправил большую делегацию в Сухуми (сейчас мне трудно уже установить, по какому, но, несомненно, торжественному, поводу). Я поехал как представи­тель журнала. Это была одна из поездок, где дружба народов утверждалась самым пышным и ярким обра­зом — с юбилейными датами, пафосными заседани­ями, выступлениями «мастеров искусств», банкетами и братаниями.