Литературный быт в позднесоветских декорациях

По пути в Иерусалим все мы с удивлением рассма­тривали из окон автобуса замечательные цитрусовые плантации, раскинувшиеся на голой, пересохшей песчаной почве: к каждому кустику были подведены, подобно клубкам змей, оросительные шланги. Пере­до мной сидели хорошие русские прозаики Носов и Лихоносов, видимо, испытывавшие настоящую ми­ровоззренческую драму и крушение привычных пред­ставлений, согласно которым, по формуле Б. Слуц­кого, «Иван воюет в окопе, Абрам торгует в райкопе». Зная толк в сельском хозяйстве, они все время удру­ченно дергали друг друга: «Ты только посмотри, что они делают — и на такой земле! А наши-то... А у нас!»

На экскурсии писателей и критиков, соблюдая правила творческой гигиены, возили в разных ав­тобусах, и наши встречи происходили лишь тогда, когда экскурсии пересекались в каких-нибудь святых местах. Изоляция была настолько плотной, что двух критиков, ненароком причисленных к когорте «из­бранных», — Сашу Архангельского, который совсем молодым начинал свою карьеру в отделе критики «Дружбы народов», когда я там работал, и Инну Род­нянскую из «Нового мира» — я узрел только у храма Гроба Господня.

В Иерусалиме, воспользовавшись недолгими ми­нутами единенья «чистых» и «нечистых», я уговорил всячески сопротивлявшегося Залыгина надеть кипу и зайти со мной в синагогу у Стены Плача, а на Гол­гофе, заполненной шумным арабским рынком, пошел разыскивать потерявшихся здесь Носова и Лихоносова, благодаря чему дважды прошел по этой пло­ской возвышенности, всегда представлявшейся мне крутой горой.

Была в программе посещения Иерусалима и твор­ческая встреча — с русскоязычными еврейскими писателями. Потрясающий, невероятный древний город несколько скрасил горькое впечатление, кото­рое она оставила... Это были наши писатели, судьба которых не задалась на родине, но явно не прослави­ла их и на чужбине. Они приехавших знали — перед ними был высажен первый ряд советской литературы. Мы, естественно, не знали никого. Они были уязвле­ны начали задавать острые вопросы, раздражавшие классиков, наши пытались поучить их уму-разуму... Николаев с трудом восстановил спокойствие, после чего все стало совершенно неинтересным; израиль­тяне выступать не собирались, наши ограничились какими-то общими рассуждениями о литературе.

В Хайфе филологическая группа нашей делегации отправились на гору, в университет, где предпо­лагалась какая-то дискуссия с тамошними слави­стами (они же — бывшие наши). Я ее проворонил, поскольку меня утащил в Тель-Авив прямо от дверей студенческой аудитории мой школьный друг, с кото­рым я учился до восьмого класса в городе Фрунзе, литовский еврей, эмигрировавший в Израиль в на­чале 70-х, и мы пропьянствовали с ним целую ночь, вспоминая славные дела минувших дней. Судя по рассказам, я потерял немного, поскольку аборигены на дискуссию не пришли.

Весь этот роскошный круиз, где деятели культу­ры и искусства проводили большую часть времени в бассейнах, ресторанах и концертных залах, коих не счесть на палубах современных морских гигантов (та­кие корабли, со всем их творческим «содержимым», в большом количестве бороздят морские воды и по сей день) являлся, конечно, выразительным симво­лом нового времени, новых взаимоотношений госу­дарства с творческой интеллигенцией. Приятно было бы предположить, что перед нами свидетельство неожиданно возникшей любви к бывшей социаль­ной «прослойке», но меня до сих пор мучает вопрос (да простится мне эта черная неблагодарность!), не явлена ли нам была новая форма прикармливания, причем самым простым и безболезненным для бюд­жета способом — за счет современных толстосумов, ищущих покровительства у власти...

В каком-то смысле эта политика прикармливания, придуманная при Сталине, определяла в советские времена и всю структуру Союза писателей. Бюро пропаганды при Литфонде СССР щедро оплачивало членам Союза любое выступление (а таких высту­плений могло быть сколько угодно) как полноценную лекцию. Особенно легко было зарабатывать на этих выступлениях поэтам-лирикам. В России и в респу­бликах функционировали Дома творчества, куда мож­но было получить путевки с большими скидками. При Союзе писателей существовал богатейший Литфонд, созданный еще в пушкинские времена. Он получал огромные отчисления от продажи книг, освобожден­ные советским правительством по указу Молотова от налогообложения сразу же после создания Со­юза. Литфонд финансировал «творческие периоды» и «творческие командировки». Спецполиклиника Лит­фонда обеспечивала «свободных художников» четыре месяца в году бюллетенями независимо от реальных болезней. Бюллетени оплачивались по высоким став­кам, и не снившимся рядовым бюджетникам, и т. д. и т. п. Перечисление всех этих льгот мне хотелось бы снабдить научным подзаголовком — «К вопросу о соцреализме».